Александр Лепехин - О Туле и Туляках с любовью. Рассказы Н.Ф. Андреева – патриарха тульского краеведения

«Теперь я рассматриваю редкости, вам известные, и – увы! никак не могу их доставить вам. Решительно они писаны не для света! Есть примечания и выражения, достойные доброго камина – этого чистилища грехов бумажных. В одной из рукописей, о которой вы так беспокоитесь, находятся разные биографии, описанные путешествий и случаев, нравов и обычаев жителей Тулы; но все это высказано так, как только можно говорить одному с бумагой. Старина! Ведь тому прошло слишком сто лет, как эта книга существует. Позвольте же мне заняться кой-какой обработкой сей дисгармонии, и вырвав из нее некоторые внутренности, я буду иметь честь услужить вам этою рукописью».

– Вятич девятнадцатого века! вскричал Мардарий.

– Так-то погибли, может статься, от руки невежд и многие сокровища нашей старой письменности, прибавил Тульский старожил, устремив на нас печальные взоры.

Желая утешить огорченного старика, мы спросили его: А о рукописи адъютанта князя Потемкина или вы забыли?

– Напротив очень хорошо помню. Боур у меня с ума нейдет. Это также редкость: она – оригинальный документ, а подобная находка для любителей старины дороже денег. Но как ни любопытны такие исторические материалы, а они далеко уступают тому памятнику XVII века, о котором я слышал. Один небогатый гражданин, знающий толк в книжном деле, человеке более, нежели грамотный, уверял меня, что он не только видел, но даже имел сборник, писанный каким-то монахом Харлампием, называющим себя «окаянным душегубцем, опричником». (Заметьте – опричником). Одна половина этого сборника, писанного полууставом, в четвертую долю листа, содержит в себе отрывочные выписки из Нестора и его продолжателей без всякой последовательности; но другая половина начинается происшествиями с 1569 года и оканчивается 1614 годом. Оставив службу царскую, в 1579 году, Харлампий удалился в Веневскую обитель, чтобы в молитве и посте провести остаток своей жизни. Крепко сомневаясь в существовании такого необыкновенного явления в области нашей старой письменности, я, разумеется, хотел знать обстоятельные подробности об этом сборнике. Вот что рассказал мне благородный гражданин. Один Тульский купец, которого я Фамилию забыл, всякой год ездил с товарами на ярмарку в Венев-монастырь, упраздненный, как известно, в 1764 году, но в котором еще жили монашествующие до 1782 года, где и познакомился с Иеромонахом, а потом они находились уже в самых приятельских отношениях. Купец охотник был до книг божественных, и ссужал ими Иеромонаха. Вероятно, что и Иеромонах давал ему книги из книгохранилища своей обители, потому что сборник после смерти купца оказался в числе его собственности. Умирая, он оставил дела свои в худом положении, так что сын его переписался в мещане, и по скудности средств к жизни, уступил кому-то за безделку маленькую библиотеку своего отца. Новый владелец, не зная толка в рукописях, послал продать сборник на торг. Гражданин, который мне об этом рассказывал, купил его, но переезжал с одной квартиры на другую, затерял. Как ни правдоподобны такие обстоятельства, однако мне все что-то не верилось. Уже гораздо после сказанного времени, я случайно напал на след дополнительных известий о сборнике, след, который мало оставляет сомнения в его действительном существовании. Я слышал, что в Синодике упомянутой обители, который видели в нашем Предтечеве монастыре, находилось имя, «мниха Харалампия» с дополнением: «бывай опричь». Если все это правда, то мы лишились одного из драгоценнийших памятников, который мог бы решить важнейшие исторические вопросы, до сих пор остающуюся без ответа, как могила.

– А какие же это вопросы, например, которые мог бы решить Веневский сборник, если бы он и нашелся, дедушка Аристарх?

– Во-первых, опричник, писавший его, был не только современник! Иоанна Грознаго, но и участник в злодеяниях своего кровожадного повелителя. Раскаявшись в своих, может быть, неслыханных преступлениях, опричник уединился в пустынную обитель, где, приняв имя Харлампия, и высказал всю истину, вверив ее перу и бумаге, не боясь уже никаких последствий за свою исповедь, потому что он писал в 1614 году. Во-вторых, действительно ли был Иоанн IV тем, чем сделали его Таубе, Крузе, Гваньини, Курбский, Ульфельд и другие? Помнится, Каченовский (Каченовский не писал ни слова об Иоанне, а только поместил у себя в журнале статью Г.Арцыбышева. Ред.) и Арцыбышев взялись было оправдывать Грозного и порицать его непримиримых врагов, из которых трое носили довольно не благозвучные имена: ведь они были беглецы, изменники; но как ни ловко защищали адвокаты своего венценосного клиента, представляя убедительные доказательства своего беспристрастия и своей учености, опирающейся на факты, разработанные критикою, но это дело не получило тогда окончательного приговора наших повествователей, и оставлено впредь до рассмотрения. В-третьих, справедливо ли то обвинение, которое, переходя из века в век, из поколения в поколение, пятнает память одного из великих царей Русских – Бориса Федоровича Годунова? Обвинение, очевидно основанное на недоброжелательстве его современников, всегда почти подозрительном, и на слепом к ним доверии потомства. Прежде, нежели была написана И. Г. Р., Карамзин, стояв над могилою этого несчастного, но мудрого Государя, в Троицкой Лавре, сказал: «Что если мы клевещем на его прах?» – Потом в И. Г. Р. на первых же страницах первого тома говорит: «Историк не должен предлагать вероятностей за истину, доказываемую только ясными свидетельствами современников» – и, забыв слова, по-видимому, вырвавшиеся из глубины души его, везде делается уже строгим судьею, который только обвиняет. Я не согласен с г. профессором Устряловым, который сказал, что: «Редко злоба водила пером наших летописцев, лесть почти никогда». К сожалению, все они были…. легковерны, записывая то, что только слышали. В любом хронографе, например, вы прочитаете: «Многие же глаголяху, яко еже убиен благоверный Царевич Димитрий Иванович Углицкий повелением Московского Болярина Бориса Годунова». Глаголаху! Да мало ли что говорит народ: ему верить не возможно. Не даром гласит пословица: «Людская молва, что морская волна…». Показания современных летописей доходят до нелепости. Никоновская и Морозовская утверждают, что Борис Федорович не только был убийцею Св. Димитрия, но и отравил брата его, Феодора Иоанновича, то есть, своего благодетеля и шурина. Этого мало: они приписывают ему же и смерть Шведскаго королевича Иоанна, жениха Ксении. Несчастнаго Царя Русского, Годунова, некоторые обвиняли даже и в смерти родной сестры его, Царицы Ирины Федоровны…. После этого ясно, что мы не можем и думать о прагматической истории нашего отечества, и что сборник, о котором я заговорился, чрезвычайно был бы любопытен, по крайней мере, он не уступил бы «Сказанию Кошихина».