Меган Хорхенсен - Война глазами подростка

Но пробыл дед в отпуске недолго, несколько дней. Вернулся в свою часть на Западной Украине, и увиделась с ним семья в последний раз уже когда война была в разгаре, а дед (к тому времени снова пехотинец), проходил случайно через родную Константиновку, отступая.

( Об отступлении и последней встрече с семьёй немного ниже, дабы не нарушать хронологию ).

**

Объявление о начале войны прозвучало по радио в середине воскресного дня. Погода стояла жаркая, солнце пекло очень сильно, тринадцатилетний папа в компании приятелей слонялся по улицам, так как и в футбол играть лень было на такой жаре. И на рыбалку почему-то не пошли, и читать не хотелось.

Кстати, Константиновка, хотя и называлась городом (да городом и была, конечно), но, скорее, представляла из себя большую деревню. По воспоминаниям папы, каменных или кирпичных домов почти не было, разве что, в так называемой Немецкой слободе, где действительно жили немцы – потомки древних колонистов.

Может быть, наверняка даже, кирпичными были и заводы, но их папа не запомнил – расположена индустриальная зона была где-то ближе к окраинам, а папин дом, где жила вся их семья – отец с матерью, двое детей – сам папа и сестра его Нина, и их бабушка с дедушкой, стоял чуть ли ни в самом центре города.

Дом был большим, в шесть огромных по папиным представлениям комнат, с чердаком, подвалом, чуланами, погребом во дворе, садом, сараем, свинарником и курятником – хотя власти и ограничивали живность, но одного или пару поросят, да несколько кур и гусей держать дозволялось.

Ворота выходили на одну из центральных улиц, которая не была асфальтирована или замощена, в дождь грязь была непролазная, а в сухую погоду от каждой проехавшей подводы или машины пыль поднималась столбом.

Но дом считался одним из лучших, если не лучшим, в частном секторе. Почему и откуда такой отличный дом у семьи был, папа даже не помнит – отец его был рабочим на заводе, мама в больнице медсестрой работала, а если бы до революции разбогатели или сразу после нее, во время НЭПа, то дом обязательно конфисковали бы. Одним словом, наверно, деды как-то ухитрились построиться. Кстати, вся семья пила очень мало, в отличие от почти всех остальных, у нас в семье традиционно не пьют, может быть, этим и объясняется постройка добротного дома.

( Рассказ про дом – не лирическое отступление, так как его центральное расположение, величина и добротность сыграли важную роль во время оккупации, но об этом тоже ниже ).

**

Перед полуднем по радио предупредили об ожидающемся важном сообщении ( точное время папа не запомнил, но то, что объявление о начале войны было сделано именно в полдень по московскому времени, общеизвестно, а Константиновка жила именно по московскому времени ).

Через несколько минут люди собрались у репродуктора на центральной площади города, совсем недалеко от папиного дома. Людей пришло очень много, тем более, что день был выходной, все вышли погулять в центр, поболтать, попить пива и поесть мороженого.

Папа не помнит, что говорили перед объявлением и какого именно объявления ждали. Но когда торжественный голос произнес слова о начале войны, папа – подросток, представляющий войну по красивым фильмам и считающий, будто война – не более, чем интересное приключение, очень обрадовался, стал веселиться и прыгать от радости, за что и получил тут же от какого-то мужчины подзатыльник.

Прибежал в расстройстве домой, пожаловался маме, которая слушала радио, не отходя от плиты, и та в сердцах сказала: – "мало дали!", после чего заплакала. Папа впервые понял, что веселого в начинающеся войне будет мало…

**

Следующие недели или даже месяцы папа запомнил плохо – сплошная суматоха и неразбериха. Куда-то бегали, что-то прятали, по улицам проходили войска и беженцы, жители сушили сухари, копали укрытия и тайники, ночевали в погребах, опасаясь бомбежек. Но воспоминаний о боях, бомбардировках, стрельбе не сохранилось. То ли за город не было боев, и никто его не бомбил, то ли мама заставила сидеть в погребе в это время.

Осенью, скорее всего в сентябре, вдруг пришел дед. Заскочил на несколько часов, отпросившись у командира. Его часть отходила пешком через город, остановилась на отдых, и добрый командир отпустил бойца к семье. Вообще-то, уже за одно это командиру стоило бы памятник поставить при жизни – ведь за дезертирство подчинёного красноармейца командира расстреляли бы, дознавшись, что именно он бойца отпустил к жене и детям, при виде которых любой расслабиться может и потерять всякое желание воевать. И отпустил в те дни, когда бежали многие.