Сергей Алексеев - Крещение Руси и Владимир Святой

А таковой у них был. Послы из Булгара и Итиля прибыли к Владимиру в 986 году для скрепления мирных договоров прошлого года. Посольство от волжских болгар, кроме того, решило еще одно дело – верный способ упрочения мира. Как раз в это время Владимир вступил в свой последний языческий брак. И была его жена «болгарыней».

Здесь, правда, возникает определенное противоречие. Младший сын «болгарыни», последнее дитя, зачатое Владимиром до брака с византийской царевной, носил древнее северное имя Глеб – единственное, кстати, неславянское по происхождению среди Владимировых сыновей. Но старший, родившийся, вероятно, еще до крещения, стал Борисом. Это славянское имя именно в такой «краткой» форме – чисто дунайско-болгарское, его носил первый болгарский князь-христианин. Могло ли оно быть занесено в Болгарию Волжскую? Собственно, имя Борис вкупе с попытками некоторых поздних средневековых писателей приписать святым Борису и Глебу происхождение от христианской жены Владимира Анны породило разные «дунайские» гипотезы. После того как ошибочность «подкрепленных» Псевдо-Иоакимом догадок В.Н. Татищева о болгарском происхождении самой Анны обнаружилась, возникла идея расторгнутого ради Анны первого христианского брака с болгарской царевной. Никакого следа этого, однако, ни в одном источнике, даже критичном к Владимиру, нет.

А вот на вопрос – могло ли быть занесено в Волжскую Болгарию имя Борис? – ответ положительный. Могло. После Болгарской войны Иоанн Цимисхий уничтожил Первое Болгарское царство, уже порушенное Святославом. Из Болгарии в другие славянские страны (в том числе и на Русь) потянулись беженцы. Те, кто остался на родине, возродили государство и организовали сопротивление. Но многие представители знати, конечно, бежали. Бежали не обязательно к славянам. У болгар была и иная родня, и это долго помнилось на Балканах. Болгары не могли не осознавать себя единокровными с далеким народом того же имени. О связях Волги с Дунаем нам ничего не известно, но сомневаться в них не приходится. Принятие одними болгарами христианства и другими ислама разделило древнее единство. Но кое-кто мог попытаться его воскресить. Так что разбивать связь между болгарским посольством 986 года и последним языческим браком Владимира с «болгарыней» смысла не имеет. Эта жена его вела род в первом или втором поколении от недавних беглецов с Балкан, которые вполне могли и сохранить верность христианству.

Итак, послы прибыли в Киев. Политические дела не требовали долгих разговоров и завершились быстро. Все порешили еще в минувшем году. Болгары и принявшие ислам хазары, впрочем, наверняка хлопотали еще и о хорезмийских интересах. Владимир шел навстречу, рассчитывая завязать с богатой среднеазиатской страной прямые связи.

Во время пребывания в Киеве послы стали свидетелями языческих ритуалов – и клятвы русов перед своими кумирами на верность новым договорам, и княжеской свадьбы. Так что разговор с князем о вере возник легко. Другое дело, что ревностный еще недавно язычник внезапно проявил гораздо большее, чем обычную вежливую любознательность. Владимир не просто расспрашивал послов об их воззрениях – он выбирал воззрения себе по вкусу. Поняв это, послы прямо принялись проповедовать, «учить».

Мы не можем точно сказать, когда именно привитая Ольгой широта духовных интересов по-настоящему заставила Владимира усомниться в язычестве. Возможно, воспоминания об Ольгином единобожии возбудили душу князя после созерцания мужественной гибели Феодора и Иоанна. Владимир не мог не видеть, что его боги оставили моральную победу за служителями Бога греков. Может, процесс шел гораздо медленнее, и сомнение просто само собой вырастало из долгих размышлений о собственной судьбе, о собственных проступках и преступлениях. Языческие боги не обещали милосердия – но, похоже, не торопились и карать. Владимир мало-помалу начинал понимать, что не обильные жертвы, а собственные ум и доблесть приносят ему победы. Начинал «верить в самого себя», подобно многим дружинникам. Наконец, возможно, что отказ от прежней политики при заключении мира с болгарами дал новое направление мыслям князя. Дружинная жизнь-война с ее разбойной доблестью освящались не только вековой традицией, но и столь милым недавно князю культом Перуна. Невозможно было отказаться от одного, не отказываясь от другого. Здесь, если угодно, тот самый «политический» мотив принятия единобожия, который столь тщательно искала нехристианская наука.