Сергей Алексеев - Крещение Руси и Владимир Святой

Автор Галицко-Волынского свода пользовался более ранней киевской летописью конца XII века, которая в свою очередь восходила в этой части к Повести временных лет. Летопись эта сохранилась до нас только в составе Ипатьевской, однако В.Н.Татищев вроде бы читал и использовал ее как самостоятельный памятник. Называет он это позже утерянное сочинение Раскольничьей летописью, поскольку получил ее от сибирского раскольника-старообрядца. Так вот, Раскольничья летопись в показаниях о возрасте Святослава совершенно расходилась с основанной, казалось бы, именно на ней Ипатьевской. По Раскольничьей, Святославу было 52 года в момент гибели, в 972 году. Значит, родился он вовсе не в 942-м, а в 920? Тогда, конечно, в 942-м мог родиться и Владимир. Галицкий же летописец, – рассуждаем на этой основе далее, – заметил противоречие с «детским» возрастом Святослава в летописном сказании о мести Ольги и решил «исправить» кажущуюся ошибку. Увы! Ценность свидетельства Раскольничьей летописи ошеломляюще перечеркнул сам Татищев. При одной из правок он почему-то заменил ссылку на Раскольничью ссылкой на другие летописи – а эти летописи до нас сохранились, и в них ничего подобного нет вообще! Так не идет ли речь просто о догадке или об ошибке памяти историка XVIII века, который так и не смог найти под пришедшее на ум измышление подходящую ссылку?

Здесь в игру вступают свидетельства современников-иностранцев. Прежде всего, упомянутый выше император Константин VII Багрянородный в своем обширном трактате «Об управлении Империей» сообщает, что еще при жизни Игоря Святослав правил в Новгороде. Представить, что Игорь и Ольга отпустили «княжить» в только что покорившийся (и недавно возникший) далекий град на северном порубежье двухлетнего мальчика, даже с надежной дружиной, – за пределами вероятия, почти абсурд. Помимо прочего, Святослав практически во всех источниках предстает как единственный законный наследник своего отца. Рисковать им почти во младенчестве даже ради Поильменья родители едва ли стали бы. Святослав между тем имел свою дружину и даже отправлял особого посла для заключения договора с Империей в 944 году.

Титмар Мерзебургский, немецкий хронист и современник Владимира, утверждает, что тот умер не просто «в преклонных летах», но «глубоким стариком». Можно ли было сказать такое о Владимире, если его отец родился в 942-м, а сам он, следовательно, – не ранее 956 или даже 957 года? Шестьдесят лет уже могут быть признаны по средневековым понятиям старостью, но едва ли слишком «глубокой». По крайней мере, ничего исключительного, требующего указания на возраст, в такой кончине не было бы. Старость же Владимира отнюдь не бросалась в глаза. В 1008 году, по свидетельству другого немецкого современника и очевидца, он легко «спрыгивал» с коня. А от последнего брака, заключенного уже после 1011 года, имел ребенка. Само по себе ни то ни другое ничего не говорит о возрасте. Однако показывает, что шестьдесят едва ли были б сочтены для Владимира очень уж «глубокой» старостью. Скорее надо думать о возрасте за шестьдесят или даже ближе к семидесяти. То, что Владимир до таких лет дожил – и тем паче сохранил бодрость телесную почти до самого конца, – вот это действительно обратило бы на себя внимание современников.

Все эти рассуждения если не сокрушают, то серьезно подрывают версию галицкого летописца о том, будто Святославу было всего три года на момент гибели отца. Правда, совсем не обязательно считать при этом выдумкой живописный летописный рассказ о юном князе, начавшем битву с древлянами. Речь вполне может идти о возрасте 10–12 лет, также вполне «детском» по древнерусским понятиям. Правда, и тогда встает вопрос: в каком все-таки возрасте родители отправили своего единственного наследника Святослава на княжение в далекий и вполовину еще непокорный Новгород? Может быть, стоит вспомнить, что о Владимире в брачных уже летах, причем при описании второго брака, владимирский летописец начала XIII века вполне четко и осознанно говорит то же самое: «Детску сущу». Так же осознанно называл в своем житии «детским» Нестор 25—26-летнего князя Глеба Владимировича.

Что касается аргументов «от психологии» (почему доблестный воитель Святослав вышел из-под материнской опеки и начал ратные труды лишь в возрасте за тридцать или за сорок?), то они не вполне убедительны. У нас, к несчастью, просто нет надежного психологического портрета Святослава. Есть образ, скроенный из дружинных эпических преданий об идеальном вожде и из личной, более критической точки зрения нашего Начального летописца. Подлинное лицо князя можно лишь воссоздавать – но тогда уже с учетом всех показаний источников.