Сергей Куличкин: На фронтах Первой мировой

А что же Антанта? С Англией понятно. Ей германская экспансия угрожала геополитически. Что касается Франции, то кроме реванша за поражение сорокалетней давности никаких таких неразрешимых противоречий не просматривалось. Да и возвращение Эльзаса с Лотарингией, захват Саарского бассейна едва стоили стольких будущих жертв. Земли эти всегда были, есть и будут спорными. Даже нынешний президент Франции Саркази, оговорившись, назвал их немецкими.

У России же вообще с точки зрения здравого смысла не было претензий к Германии, Австро-Венгрии и Турции, из-за которых стоило бы вступать в чудовищную по масштабам и деяниям мировую бойню. Только всегдашняя наша оглядка на вожделенный Запад, финансовая, политическая зависимость от Франции и Англии толкнули ее на этот оказавшийся смертельным шаг. Освобождение Галиции, захват Черноморских проливов с Константинополем, не говоря уж о спасении Сербии и всего балканского славянства, не входили по большому счету в сферу жизненно важных интересов России.

Сознательно не останавливаюсь на взаимных противоречиях неосновных фигурантов основных событий Бельгии, Голландии, Сербии, Румынии, Италии, Болгарии и далее по списку, ибо в конечном счете все они упирались в главную конфликтную проблему противоречия Англии и Германии.

Итак, основное противоречие, приведшее в мировой войне, – противоречие между Англией и Германией, да оно по большому счету, особенно с точки зрения современного политика, вполне разрешаемо мирным путем. В этом главное отличие Первой мировой войны от Второй мировой. С Гитлером договориться было невозможно. Попытки западных политиков в Мюнхене и советского правительства в Москве лишь на какое-то время отодвинули начало роковых событий. В Первую мировую войну не стоял вопрос о полном уничтожении того или иного государства даже у Германии, не говоря уж об уничтожении целых народов. Во Вторую мировую войну этот вопрос стал главным. И все-таки Первая мировая началась. Парадокс как раз и заключается в том, что, не имея над собой смертельной опасности, все без исключения фигуранты будущих событий хотели повоевать, или «поиграть в войнушку». Поражает та легковесность, с которой политики, военные, генералы экономики и финансов толкали свои народы повоевать. Именно повоевать, а не воевать. Господь разом лишил их всех разума. Другого объяснения я не вижу. Причем относится это именно к элите, власть предержащим. Обыватель ни сном ни духом не помышлял о войне, тем более многолетней, кровавой, мировой. Обыватель жил обыденной, полнокровной жизнью. Где-то в Южной Африке, в Китае, даже на тех же Балканах гремели выстрелы, гибли люди, но это было далеко, касалось только военных, да и то не всех. Даже для русского обывателя недавняя война с японцами так и осталась неприятным, но далеким экзотическим событием. Обыватель жил и веселился без меры. Разве что в Германии его настраивали и успешно воспитывали в ненависти к британцам, французам, русским. Генерал Брусилов в своих мемуарах вспоминает интересную картинку о празднике в немецком городке Киссингене перед началом войны, свидетелем которой он был: «В тот памятный вечер весь парк и окрестные горы были великолепно убраны флагами, гирляндами, транспарантами. Музыка гремела со всех сторон. Центральная же площадь, окруженная цветниками, была застроена прекрасными декорациями, изображавшими Московский Кремль, церкви, стены и башни его. На первом плане возвышался Василий Блаженный. Но когда начался грандиозный фейерверк с пальбой и ракетами под звуки нескольких оркестров, игравших «Боже, царя храни» и «Коль славен», масса искр и огней подожгла все постройки и сооружения Кремля. Все горело под торжественные звуки увертюры Чайковского «1812 год». Мы были поражены и молчали в недоумении. Но немецкая толпа аплодировала, кричала, вопила от восторга, и неистовству ее не было пределов, когда музыка сразу при падении последней стены над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот апофеоза фейерверков, загремела немецкий национальный гимн». Ничего подобного ни в Англии, ни во Франции, ни в России даже представить себе было невозможно.

И в этом второе различие двух мировых войн. Перед Второй мировой войной никаким благодушием в обывательской среде и не пахло. Обыватель в той или иной степени ждал войны, боялся войны, понимал в полной мере все ее ужасы. Конечно, люди жили, надеялись, веселились, но того благодушия, того непонимания, какое существовало накануне Первой мировой войны, не было и в помине.