Василий Смирнов - Крымское ханство XIII–XV вв.

В числе народных преданий о богатырях прежнего времени у ногайских татар немало есть песен, в которых воспеваются какие-то деяния и великие замыслы знаменитого мурзы Мамая, памятного истории своим поражением в Куликовской битве, а также прославляется геройство Адиль-Герая, известного своими романтическими приключениями во время своего пребывания в плену у персов. Иногда подвиги этих обоих героев переносятся народными песнями на почву Крыма. В этих-то самых песнях имя «Крым» неоднократно является с эпитетом яссы – «широкий, пространный»: выражение Яссы Кырым «Широкий Крым» имеет в этих песнях точно такой же смысл, как Яссы Идил «Широкая Волга» [285]. Хотя обычная в народных произведениях неопределенность позволяет под Крымом в этих песнях разуметь и весь полуостров; но ничто не мешает подразумевать и собственно город Крым, ибо в этих песнях беспрестанно упоминаются и другие татарские города и крепости, как Бакчэ-Сарай, Ак-Мечеть, Астрахань, Ор, Кыркор, Азов; да притом собственно Крымский полуостров едва ли мог ногайцам показаться обширным, раздольным после необозримых степей материка, где находились их главные кочевья.

Если наше предположение, что Яссы-Кырым в ногайских песнях означает город Крым, верно, то само собой далее следует, что когда славный город Крым пришел в упадок и запустение, непременно должен был утратить свой смысл и прилагавшийся в нему эпитет яссы = «обширный»: он должен был или совершенно отпасть и исчезнуть из употребления в живой речи местного народонаселения, или уступить свое место другому, который бы более соответствовал действительному состоянию некогда цветущего, а потом совсем развалившегося и заброшенного города. Ничего не могло быть проще и легче, как измениться слову яссы в очень близкое к нему по своему звуковому составу тюркское же слово эски = «старый, древний»: оно как нельзя более подходило к имени города, за которым только и осталось достопамятного, что он стар, древен, давно занимает известную местность; а цветущее великолепие его, многолюдство и разноплеменность жителей, торговая оживленность, сосредоточенность мусульманской учености и религиозного представительства – все это со временем изгладилось из народной памяти и едва ли сколько-нибудь воскрешается в ней присоединением к имени города Крыма эпитета эски = «старый».

Так как главным основанием дли нашего объяснения имени «Эски-Крым» нам служат здесь народные песни, то невольно приходит в голову вопрос о том, мог ли поэтический эпитет яссы = «широкий», который в ногайских песнях прилагается не только к Крыму, а и к Волге, обратиться в ходячий, вульгарный придаток к имени города Крыма, а потом видоизмениться в простой географический термин. Правда, что в настоящий момент не представляется другого подходящего примера, равносильного рассматриваемому нами в тюркской географической номенклатуре, но мы позволим себе обратиться к аналогическим фактам в языке русском, ибо некоторые явления и условия духовной жизни и творчества речи одинаковы у всех народов. Положим, что, например, в русских песнях река Волга обыкновенно называется широкой, матушкой, а между тем ни один из этих эпитетов не сделался с именем реки простым географическим термином. Но то, что не заурядно, не общепринято, еще не совсем непозволительно, не безусловно невозможно. Известно, что к иным местностям в народе живет какое-то особенное чувство, то благоговейное и симпатичное, то враждебное и антипатичное, и оно постоянно проглядывает не только в поэтических его произведениях, а даже и в обыкновенной, житейской речи: русский человек, например, в особенности простолюдин, охотно скажет и запросто, что он едет, положим, в Белокаменную, подразумевая Москву; наша столица у простого народа называется не Петербургом, а Питером, т. е. тем именем, под которым она только и является в народных песнях и поговорках. Мало ли у нас географических названий вроде Чистое Поле, Синее Море и т. п., которые в сильной степени отзываются поэтическим колоритом. Подобная склонность к поэтической живописности в названиях местностей не чужда также и тюркам, как это показывают многие географические наименования, вроде Кызыл-Эльма = «Красное Яблоко» (Рим), у турок османских, Чатыр-Даг = «Шатер-гора», Аю-Даг = «Медведь-гора», у крымских татар.

И так Солхат, переименованный в Крым и, позднее, в Эски-Крым, был главным центром татарского господства на Таврическом полуострове до утверждения династии Гераев. Такое значение этого города надо понимать однако же не в том смысле, чтобы он был столицей какого-либо отдельного татарского государства, а в том, что в нем сосредоточивалось все то, что служило высшим выражением татарско-мусульманского престижа в стране – религиозные учреждения с соответственным персоналом, т. е. мечети, дервишские текье (монастыри. – Примеч. ред. ), медресе, с их муллами, шейхами, кадиями и т. п.; обнесенная каменной оградой и рвом крепость, способная выдерживать сильную осаду; караван-сараи для склада товаров и проживания заезжих торговцев. Первые удовлетворяли высшим духовным потребностям окрестного кочевого народонаселения и поддерживали внутренний гражданский порядок, ведая суд и правду; вторая служила убежищем и оплотом богатого населения и местных правителей на случай вторжения внешнего врага; третьи составляли источник доходов, поступавших в казну владетелей края и их правительственных органов. Несмотря на многие свои преимущества, город Крым однако же не был постоянной резиденцией золотоордынских ханов: они иногда бывали в нем временно, мимоходом, в качестве гостей или беглецов, спасавшихся туда от преследования своих противников. Через город Крым, лежавший па перепутье, они вели свои сношения с знатным в то время египетско-мамлюкским султанатом. Памятником этих сношений было построение великолепной мечети в Крыме на иждивении мамлюкского султана Бейбарса, приславшего и деньги, и своего мастера для производства на этой мечети эпиграфических и других орнаментов [286]. Но особенно благоволил к городу Крыму, по-видимому, Узбек-хан (1313–1342). Арабские историки не нарадуются благочестию Узбека и ревности, с какой он утверждал в своих владениях правоверие, выстроивши себе особую мечеть для аккуратного совершения пятикратной молитвы и преследуя тех своих из подданных, кто неодобрительно относился к его мусульманскому ревнительству [287]. Поэтому покойный Брун не без основания утверждал, что фанатическое убиение князя Михаила Ярославича Тверского Узбеком произошло именно в городе Крыме во время пребывания там последнего [288]. Кроме удобств быстроты сношений с Египтом, которые особенно участились при Узбеке, Крым мог привлекать его и обилием предметов, долженствующих удовлетворять религиозным чувствам истого мусульманского адепта: в Крыму, как мы сказали, были и мечети, и дервишские монастыри, и много духовно-ученой мусульманской братии. Другим археологическим подтверждением пребывания Узбека в эту пору в Крыму служит сохранившийся до нашего времени портал мечети, построение которой относится к тому же времени. Смысл надвходной надписи таков, что, можно думать, это и есть та самая мечеть, которая, по словам арабских историков, была построена самим Узбеком. Эта надпись обыкновенно переводится так: «Да будет благодарение Всевышнему за руководство на путь истинный, и милость Божия на Мухаммеде и его преемниках. Строитель сей мечети, в благополучное владычествование великого хана Мухаммеда (да будет владычество его вечно!) смиренный раб, нуждающейся в милосердии Божием, Абду-ль-Гази-Юсуф, сын Ибрагима Эзбали. 714 гиджры (от Р. Хр. 1314)» [289]. Перевод этот, сделанный г. Негри, не совсем полон. В тексте после ханского имени Мухаммед стоит одно слово, которое опять повторено в конце, после имени архитектора. Г. Негри в первом случае совсем пропустил его, а во втором передал его по-русски, согласно с копией арабского текста, словом «Эзбали». Но что же это такое за «Эзбали»? По форме это слово похоже на прилагательное относительное, которое может быть производимо от имени места; следовательно, здесь оно должно означать прозвище архитектора, или его отца, Ибрагима – «Эзбайский» или «Эзбальский». Но никакого более или менее известного географического имени, сколько-нибудь похожего на Эзба, или Эзбал и т. п., не существует. При осмотре же подлинной надписи портала, можно заметить, что слово, прочитанное эзбали, – в первом случае следует читать – Узбек, ибо конечная буква сделана длинная и размашистая, что ее нетрудно принять за другую букву. Следовательно, фразу надо перевести так: «во дни царствования великого хана Мухаммеда Узбека». И на монетах хан Узбек обыкновенно носит двойное имя – национальное «Узбек» и мусульманское «Мухаммед», или же одно первое; второе же в одиночку не встречается. Явно, что и здесь Узбек является с двойным именем. Труднее решить, в каком значении то же слово могло быть придано в имени архитектора Абду-ль-Гази-Юсуф-ибн-Ибрагима. Остается прибегнуть к конъектуре. Узбек-хан так был знаменит в свое время, что в честь его некогда названа была обширная площадь в Каире, которая и до сих пор сохраняет название Узбековой [290]. Мусульманские историки, превознося этого хана, самое Золотоордынское царство иногда называют просто «Страной Узбековой» [291]. Нет ничего удивительного, что архитектор, увековечивший в надписи свое имя, тоже счел лестным для себя присовокупить к своему имени и прозвище «Узбекский», или «Узбеков», намекая этим, может быть, на то, что он не был местный, доморощенный мастер, а специально был выписан из Египта благочестивым строителем мечети, ханом Узбеком, подобно тому как прежде него был тоже нарочито прислан оттуда в Крым резчик для изсечения султанских титулов на мечети, построенной султаном Эльмелик-Эннасыром [292].