Коллектив авторов Лебедев С. В., - Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском

Одновременно британский флот начал крейсировать у российских берегов на Тихом океане. Начались набеги кокандцев и подданных других среднеазиатских ханств на российские владения на территории нынешнего Казахстана. Казалось, повторяется ситуация 1854 г., когда Россия в одиночку противостоит всей Европе на несравненно более худших, чем тогда, геополитических позициях.

Однако самая главная проблема, вызванная мятежом, заключалась в том, что инсургенты сражались не за свободу польского народа, а за восстановление Речи Посполитой с границами, далеко выходящими за этнические границы польской народности. На картах, отпечатанных по -ляками на западе, была изображена Польша «от моря до моря» с такими «польскими» городами, как Киев, Рига, Смоленск, Одесса, и пр. Требование «исторических границ» прежней Речи Посполитой было присуще совершенно всем польским повстанческим организациям. Еще до восстания, 11 сентября 1862 года, вскоре после покушения на Наместника в Польше Константина Николаевича, этот Великий князь обратился к населению Польши с Манифестом, начинавшимся со слов: «Поляки! Верьте мне, как я верю вам!». В ответ он получил послание графа А. Замойского, одного из влиятельнейших польских деятелей. Выразив дежурную радость по поводу спасения жизни Наместника, Замойский писал: «Мы можем поддерживать правительство только когда оно будет польским и когда все провинции, составляющие наше Отечество, будут соединены вместе, получат конституцию и либеральные учреждения. Если мы любим Отечество, то любим его в границах, начертанных Богом и освященных историей» 4 4 Любимов Н. А. Катков и его историческая заслуга. СПб., 1889. С. 276. .

С этим были согласны многие русские либералы. Живший в добровольной эмиграции князь П. Долгоруков, сподвижник Герцена, уверял, что ничего страшного от отделения от России ряда губерний, пусть даже с непольским населением, не будет, зато это даст России моральный выигрыш: «Может быть, тогда губерния Ковенская и несколько уездов губерний Виленской и Гродненской отошли бы от России; но что за беда? Если из семисот уездов империи Всероссийской убавится дюжина или полторы дюжины уездов, сила России не уменьшится, а зато честь русская высоко вознесется тем, что никого не будут принуждать быть русским, принуждать мерами насильственными и кровавыми, мерами гнусными и позорными для тех, которые их употребляют, и что каждый из граждан России будет гордиться тем, что он русский!» 5 5 Долгоруков П. В. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. М.: Новости, 1992. С. 340 Как видим, задолго до Горбачева многие «передовые» русские были готовы пожертвовать дюжиной-другой уездов, чтобы выгоднее смотреться в глазах Запада.

Весной 1863 г., под влиянием первых успехов, не столько военных, сколько дипломатических, мятежники перестали стесняться. В апреле сначала последовал Универсал подпольного правительства Польши о свободе совести, в котором уверялось: «Свобода совести была искони свойственна польскому правительству и его законодательству... Ныне, когда восприсоединение Литвы и Руси к Царству Польскому неминуемо, накануне освобождения нашего отечества, народное правительство гарантирует всем исповеданиям равенство и свободу пред законом». Это правительство предупреждало, что внимательно следит за всеми, и, хотя оно прощает прошлые проступки перед Польшей, но за настоящие и будущие ее противников ждет «неизбежная казнь». Но уже две недели спустя последовала прокламация о восстановлении Униатской церкви и о том, что для православных «наступила минута расплаты за их преступления».

В такой накаленной атмосфере, когда к пропольским настроениям «передового» общества добавился паралич власти, вызванный неспособностью Великого князя Константина Николаевича управлять Польшей, и страхом официального Петербурга перед коалицией европейских государств (что и обусловило откровенную нерешительность применения в Польше военной силы), русские патриоты, у которых не было правительственных постов, а была всего-навсего поддержка подавляющего большинства народа, показали свою самостоятельность и способность к государственному мышлению.

Именно в этих условиях стал возможен феномен Каткова - журналиста, без которого бы Михаил Муравьев вряд ли бы смог снова оказать услугу Отечеству. Скажем в связи с этим несколько слов и о Михаиле Никифоровиче. Катков (1818-1887 гг.) - выходец из бедной разночинской семьи, сумел получить высшее образование, преподавал философию в Московском университете, перевел на русский язык с нескольких западноевропейских языков ряд философских и научных произведений. Но подлинным призванием Каткова стала журналистика. Решительная защита на страницах печати национальных интересов России сделала его голосом русского народа.