Алексей Миллер - «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIХ в.)

По-своему эта атмосфера преломлялась в среде активистов национальных движений, что хорошо передает письмо А. Конисского Кулишу из Полтавы: «19 февраля (1861 г., в день провозглашения манифеста об отмене крепостного права.— А. М. ) наше небольшое общество сделало обед, во время которого первый тост был за здоровье крепостных крестьян, а другой за здоровье Украинских писателей и за „Основу“… А что? Теперь Москали молчат! Бог даст и на нашей улице будет праздник!» [192]Именно к началу 60-х относится появление в целом ряде городов так называемых «громад», то есть кружков украинских национальных активистов.

Наибольшее беспокойство властей вызывало тогда, разумеется, польское национальное движение не только в Царстве, но и в Западном крае. Из польской среды вновь зазвучали требования присоединения по крайней мере части кресов к Царству Польскому [193]. Правительство, с одной стороны, искало компромисса с поляками, с другой — совершенно исключало возможность передачи земель Западного края Царству Польскому как плату за такой компромисс [194]. Уже с 1861 г. начинается, неуклонно нарастая вплоть до восстания 1863 г., поток секретных правительственных документов, ставивших вопрос о |78необходимости «усиления русского элемента в Западном крае» [195]. Постоянный рост напряженности в западных губерниях, начало польской манифестационной кампании и отсутствие единства в правящих кругах по вопросу отношений с поляками, неопределенность условий крестьянской реформы на этих землях продвигали проблему Западного края все выше в списке приоритетов правительства. Позднее это обстоятельство сыграет немалую роль в ужесточении правительственной политики в отношении украинофилов.

Ярким примером атмосферы всеобщей подозрительности в русско-украинско-польских отношениях того времени стало отношение к новому явлению, которое в польской среде было презрительно прозвано хлопоманством. Хлопоманами стали называть молодых выходцев из польских или давно ополяченных шляхетских семей, которые в силу своих народнических убеждений более или менее последовательно отказывались от социальной и культурной солидарности со своим слоем и стремились сблизиться с местным украинским крестьянством. (Аналогичное явление, только в меньших масштабах, существовало и в Белоруссии [196].) Правительству, конечно, не могло не нравиться, когда наиболее последовательные «хлопоманы» переходили из католичества в православие и отказывались поддерживать польское национальное движение. Однако польские недоброжелатели «хлопоманов» спешили обратить внимание властей на неблагонадежность их социальных воззрений, а также на их украинофильскую ориентацию. (Далее мы увидим, что власти нередко склонны были к этим обвинениям прислушиваться, руководствуясь более инстинктом социальной солидарности крупных землевладельцев, чем логикой национального конфликта с поляками.) Наиболее же подозрительные из русских противников украинофильства считали «хлопоманство» особенно коварной версией валленродианства, частью польского плана по расколу русского народа [197]. |79

В списке сотрудников «Основы», насчитывавшем более 50 человек, мы встречаем имена таких «хлопоманов», как В. Антонович, Ф. Рыльский. Однако наибольшее внимание привлекали имена прежних соратников по Кирилло-Мефодиевскому обществу Н. Костомарова и П. Кулиша, действительно ставших наиболее активными авторами нового издания наряду с Шевченко. Под конец жизни автор «Кобзаря» становится культовой, символической фигурой для этого поколения украинофилов, возникает конструкция «Шевченко — батько, Украйно — мати», что получило вскоре логическое завершение в истории вполне осознанного создания национального символа из его могилы [198]. То обстоятельство, что стихи и дневники Шевченко неизменно открывали каждый новый номер «Основы», также имело символическое значение.

«Край, изучению которого будет посвящена „Основа“, обитаем преимущественно южно-русским народом,— гласила Программа журнала.— Хотя в Бессарабии, Крыму и земле Войска Донского преобладающее население не южно-русское, но мы включаем и эти области в круг нашего изучения как потому, что они не имеют еще своих печатных органов, так и потому, что они находятся в непосредственной, промышленной и торговой, связи с прочими южно-русскими землями» [199]. Редакция сразу заявила, что «открывает свой журнал для произведений на обоих родственных языках», подчеркнув, что «в наше время вопрос — можно ли и следует ли писать по-южно-русски, что все равно — по-украински, разрешен самим делом» [200]. Особое внимание редакция призывала обратить на «практическое значение народного языка в преподавании и проповеди — вопрос весьма важный и, пока, спорный единственно от того, что разрешение его не выведено из наблюдения над действительностью» [201].