Геродот - История Древней Греции

Однако да не подумает читатель, что труд Сэйса весь сводится к придирчивой и нередко несправедливой критике «отца истории». Совсем нет. В книге его читатель найдет множество ценных научных сведений, поясняющих и исправляющих древнего повествователя, а в приложениях сжатые законченные очерки, соответствующие отдельным частям Геродотова повествования. Необходимость подобного труда очевидна для каждого, кому известны и ревность новых ориенталистов в исследовании стран, описанных Геродотом, и все увеличивающееся накопление частных изысканий в этой области, и, наконец, значительная научная компетентность автора. По словам критика из журнала «Атенеум», «в Англии нет другого ученого, которому задача эта была бы более по силам, нежели Сэйсу. Знакомый со всеми языками Передней Азии, разобравший множество новооткрытых текстов, располагающий знанием нескольких новых языков, любознательный путешественник, посетивший в Малой Азии и Египте каждую местность, осмотренную Геродотом, он владеет для правильного освещения восточной истории, содержащейся у древнеэллинского рассказчика, знанием всего материала из первых источников… Блестящие этюды, в которых он набрасывает историю Египта, Месопотамии, Персии, Малой Азии, способны заменить собой все, что говорилось в прежних изданиях». Подобные похвалы высказаны были автору и в нескольких других английских журналах, и, разумеется, никому и в голову не может прийти сопоставлять между собой по степени научной достоверности, полноты и последовательности изложения повествование древнего писателя, вооруженного самыми скудными орудиями изучения, руководившегося теологическими и моралистическими тенденциями с одной стороны, и исследование современного ориенталиста, располагающего обширной ученой литературой и воспитанного в духе критики – с другой. Нельзя не согласиться с историком древнеэллинской литературы Магаффи, что «современная наука может смело гордиться тем, между прочим, что ей удалось открыть истину там, где почтенный эллинский исследователь вынужден был довольствоваться лишь ловким опросом свидетелей и сличением их небрежных и невежественных показаний».

В самом деле, труд Геродота, как может судить читатель и по нашему предисловию, не свободен от множества ошибок, преимущественно в исторической своей части, наибольше в истории восточных народов. В очерке Египта мы встречаемся с вымышленными именами царей: Мерид, Ферон, Сетос и др., с грубым нарушением порядка их царствования, с крайне несовершенным определением хронологии событий и личностей, с простонародными баснями вместо истории; ошибки простираются на описание культов и имена божеств, на расстояния между топографическими пунктами, на размеры сооружений: пирамид, Меридова озера и т. п. В истории и описании стран азиатского Востока также немало погрешностей, равно как и в повествовании о нашей Скифии, например: персидское божество Митра отождествлено с эллинской Афродитой, отрицается (I, 132) существование жертвенных возлияний у персов, хотя те же персы в другом месте (VII, 54) совершают таковые возлияния; несправедливо персам приписывается обычай решать свои дела в пьяном виде (I, 133); сделано неправильное заключение об окончаниях имен персов (I, 139); Вавилония смешана с Ассирией; Дарий совершает невозможный военный поход в Скифию и прилегающие страны; движению скифов в погоне за киммерийцами дано невозможное направление, в обозначении рек и народностей Скифии замечается большая путаница и т. д. и т. д. В самой истории и географии Эллады можно указать немало промахов и неточностей. Ввиду этого целесообразность критического комментария не подлежит сомнению, и труд Сэйса содержит в себе в этом отношении много поучительного и еще больше возбуждающего любознательность читателя.

Но дело в том, что при оценке древнего писателя, степени его добросовестности и относительной важности, необходимо не упускать из виду всей совокупности условий его жизни и литературной деятельности. Истории в нашем смысле слова Геродот не составил, да и не мог составить. Обществу того времени были совершенно чужды руководящие общие понятия о прогрессе, о последовательном образовании и развитии общественных учреждений, и эта сторона исторической жизни мало интересовала тогдашних писателей. Вот почему и словоохотливый «отец истории» оставил так мало известий о внутренней организации эллинских общин и чужеземных государств. Древнеэллинское общество находилось под преобладающим давлением теолого-моралистических воззрений, и литературные представители его собирали материал и освещали исторические события под влиянием тех самых идей о божеском мироправлении, о суетности всякого величия и т. п., в каких пребывало окружающее их общество. В первых словах своей истории Геродот дает знать читателю, что задача его повествования – сохранить в памяти потомства деяния людей, удивления достойные сооружения, а главное, раскрыть причины эллино-персидской распри, ибо эта последняя с наибольшей очевидностью оправдывала общие воззрения автора и его современников. Оставляя почти без всякого внимания все будничное, обыкновенное, древний историк с любовью останавливается на событиях и делах рук человеческих чрезвычайных, необыкновенных, а также на чудесных явлениях. Суеверие – таковое больше с нашей точки зрения – было сильно распространено в тогдашнем обществе, и повествование Геродота отвечает этому настроению в значительной мере; но в то же время труд его представляет немало доказательств скептицизма автора, возвышавшего его над толпой и побуждавшего к старательному обследованию предметов на месте, к заботливой проверке рассказов путем расспросов и личного осмотра памятников, наконец к выбору преданий, казавшихся ему наиболее правдоподобными и тем самым наиболее достоверными. Средства к открытию исторической истины были весьма ограниченны, а чувство или требование достоверности было сравнительно очень невысоко. Знание иностранных языков, умение пользоваться эпиграфическими памятниками, археологические и этнографические исследования, искусство точного измерения времени и расстояния – все эти необходимые условия изучения старины и отчасти современности не существовали в то время вовсе или существовали лишь в зародышевом, так сказать, случайном состоянии. Место объективной критики, принимающей во внимание все обстоятельства времени и пространства, заменял субъективный рационализм, т. е. извлечение из преданий и рассказов того, что отвечало субъективному настроению писателя и его личному чувству вероятности или достоверности. Но Геродот и в этом отношении знаменовал собой начало нового, более целесообразного отношения к устным и литературным источникам древности: он часто не ограничивается одним вариантом и отправляется на места исторических действий для удостоверения в правдивости рассказа. Далее, так как задача автора исчерпывалась желательным для него впечатлением на слушателя или читателя, то он вовсе не чувствовал себя обязанным – да и публика этого не требовала – точно отмечать источники своих известий и в каждом отдельном случае давать читателю возможность различать эти источники и определять степень фактической достоверности каждого писателя. Наконец, со времени Геродота историческое изложение подпало сильному влиянию поэтического изображения событий и личностей: гомеровский эпос, а впоследствии афинская трагедия властвовали над умами эллинской публики и обязывали историков, не исключая и Фукидида, к украшению прозаического повествования драматическими эпизодами. Таковы были условия литературной деятельности «отца истории», с которыми необходимо считаться критику наших дней. Однако рядом с этим необходимо иметь в виду и некоторые благоприятные условия. Геродот жил в центре культурной деятельности эллинов, в Перикловых Афинах; и здесь, и в других городах он имел возможность познакомиться из первых рук с произведениями предшествовавших философов-естествоиспытателей, в числе коих были и столь смелые и глубокомысленные, как Демокрит или Ксенофан. Наконец в его же время входили в славу софисты, подвергавшие все наследие предков смелой критике. Все эти влияния должны были сильно действовать на восприимчивого, необыкновенно любознательного галикарнасского уроженца.