Артуро Перес-Реверте - История Испании

Когда некий папа – в нашем случае Пий XII – называет некую страну «избранным Богом народом, неприступным бастионом католической веры», совершенно ясно, что тот, кто управляет этой страной, будет управлять ею еще долго. В тонкости нюха Ватикан никому не переплюнуть, а уж тем более в 1939 году, со Второй мировой на пороге. История с Испанией и Франко была кристально ясной. Генерал, в наименьшей степени скомпрометированный в государственном перевороте против Республики, но при этом именно тот, в чьих руках сосредоточилась абсолютная власть, хладнокровный вояка, который жестко, без комплексов и спешки руководил методичной мясорубкой Гражданской войны, протянет немалый срок. А кто этого не видит – просто слеп. Победоносный франкизм не был военной хунтой, потому что не военные стояли у власти, не был он и фашистским режимом, потому что правили не фашисты. Это была авторитарная личная диктатура, диктатура Франсиско Франко Баамонде – того самого галисийца: осторожного, умного, умеющего маневрировать, без каких-либо иных ограничителей, кроме его глубоко личной совести пламенного католика, антикоммуниста и радикальнейшего патриота. Все остальное – армия, Фаланга, карлисты, вообще все испанцы – было ему до лампочки. Это все не более чем просто инструменты для претворения в жизнь той идеи Испании, что была у него в голове. А в соответствии с этой идеей он сам и есть Испания. Так что с самого первого момента этот хитрюга-наперсточник с фантастической ловкостью управлялся и со стаканчиками, и со зрителями. Обезглавив Фалангу и карлистское движение и превратив сторонников того и другого в марионеток (Хосе Антонио расстреляли красные, а Фаля Конде, лидера карлистов, вышвырнул из Испании не кто иной, как Франко, пригрозив сделать с ним то же самое), новый и отныне единственный хозяин всей этой братии использовал фашистскую идеологию, в которую сам никогда по-настоящему не верил, чтобы придать своему режиму некую стилистику. Ту, что гармонировала бы с режимами его кумовьев, которые подсобили ему в войне, были на тот момент главными мачо Европы и за которыми, казалось, будущее: Гитлера и Муссолини. Ну а поскольку супермодным на тот момент времени было не что иное, как парады, выкинутая вверх рука и истинно мужская концепция родины, войны и жизни, каудильо, величаемый также всегда имевшимися под рукой в подобных случаях оппортунистами и подхалимами генералиссимусом, под звуки горна и барабанной дроби подписался на весь пакет целиком. Имея поддержку финансовой олигархии и крупных землевладельцев, карлистов он постепенно отодвинул в сторонку, поскольку пушечного мяса для войны уже не требовалось, а Фаланге – покорным фалангистам, а других к тому времени практически уже и не было – препоручил общественный контроль и надзор за состоянием дел, набор новых кадров, бюрократию, профсоюзную деятельность, воспитание молодежи в целях обеспечения будущего и всякое такое. Да еще и в тесном контакте и гармонии с католической церковью, в чьи руки он в качестве компенсации за святую воду, которой представители Бога на земле окропили победоносные знамена, передал контроль за образованием, общественной жизнью, моралью, а также добрыми нравами и традициями. Приходские священники и епископы контролировали все, вплоть до самых интимных подробностей семейной и супружеской жизни. «Даже и не думай разрешать такие вещи своему мужу, дочь моя». В таком вот духе. Так начинался первый этап франкизма (который позже, как и любой оппортунизм без истинной идеологии, будет меняться в зависимости от того, куда подует ветер в международной политике и в реальной жизни), имея на руках страну, разрушенную войной и запуганную победителями, страну под надзором новой, не знающей жалости полиции, с тюрьмами, забитыми политическими заключенными, и сдельно, без отдыха работающими расстрельными командами. А за границей в эмиграции оказались лучшие испанские мозги – те интеллектуалы, кто был вынужден оставить родину, чтобы избежать тюрьмы или стенки, в то время как за их кафедрами устраивались ныне, сводя счеты, совсем другие высоколобые – плоть от плоти нового режима. «Мы – бо́льшие паписты, чем сам папа», – заявил без обиняков ректор Валенсийского университета. Оказавшись в таких руках, Испания превратилась в траурную юдоль слез и печали, обнищавшую, больную, жалкую, покорную, запуганную и серую, с единственной отдушиной в виде корриды, футбола и радио – еще одного фундаментального инструмента консолидации общества. Люди умирали от голода и туберкулеза, в то время как служители режима, бюрократы и другие бесстыжие морды наживались. Повсюду – продуктовые карточки, цензура, бесконечные бумажки, патриотическая риторика с нотками тоски по утерянной империи, черный рынок, страх, униженность и моральная нищета. Тоскливая Испания казармы, конторы и ризницы. Черно-белый мир. Как цинично заметил дипломат, блестящий писатель и интеллектуал из правого лагеря Агустин де Фокса, которого никак нельзя заподозрить в противостоянии режиму: «Мы живем при диктатуре, слегка сдобренной коррупцией».