Артуро Перес-Реверте - История Испании

Насколько я помню, мы оставили Испанию времен правления Филиппа II в состоянии войны с половиной мира и хозяйкой другой его половины. И именно в этой точке следует обратить наше внимание на ту близорукость, которой мы, испанцы, неизменно отличались всякий раз, когда искали на свою голову врагов либо уже их находили. Как результат: притом что, вообще-то, все известные истории народы равным образом те еще сукины дети (одинаково – как в XVI веке, так и сейчас, в объединенной Европе), большую часть «черных легенд» пришлось кушать, дожевывая их и сегодня, именно нам. Филипп II, к примеру, – патологический зануда и святоша, но при этом вполне эффективный и компетентный чиновник – отправил на плаху не больше народу, чем пустили в расход по четырнадцатой статье лютеране, Кальвин или Сулейман Великолепный, он же – Великий Турок. Или лягушатники во время Варфоломеевской ночи. Или, к примеру, в Англии: Мария Тюдор («Кровавая Мэри» – это в ее честь), которая погубила столько протестантов, сколько оказалось в ее силах, или та же Елизавета I – государыня, которая мало того что пиратствовала без зазрения совести и таскала в свою койку самых видных морских разбойников (почитаемых в своем отечестве национальными героями), так еще и велела отправить к праотцам столько католиков, что ни в сказке сказать ни пером описать. Тем не менее все эти чудные curriculum vitae ушли на задний план, а то, что осталось на скрижалях Истории от этого столетия, так это исключительно сведения о том, какими злодеями и наглецами были мы, испанцы, с нашей инквизицией (как будто бы у остальных ее не было), с нашими американскими колониями (которые другие пытались у нас отнять), с нашими смертоносными и по-прежнему непобедимыми терциями с железной дисциплиной (которым все пытались подражать). Но именно так обычно и бывает, когда ты, как это и произошло с вечно не догоняющей Испанией, не заботишься о хорошей рекламе самого себя в книжках, где доходчиво разъясняется, какой ты красивый и замечательный и как тебя все любят, а вместо этого ведешь себя как последний дурак, глядя на то, как книжки пишут и печатают другие. Но мало того, и это уж совсем верх идиотизма, ты еще и вступаешь в конфронтацию с теми тремя-четырьмя странами, что на тот момент – мировые лидеры книгопечатания и где к тому же над книгоиздателями не поставлен какой-нибудь там епископ, указывающий, что издавать можно, а чего нельзя. А фокус-то в том, что именно по этой причине нам отвешивали одну историческую плюху за другой. Правда, справедливости ради, следует признать, что большей частью эту малоприятную славу мы заработали благодаря той ядерной смеси из легкомыслия, бескультурья, коварства, жестокости и фанатизма, которая потрепала нас тогда и виляет нами, как хвост собакой, до сей поры; хотя сейчас фанатизм – остальное-то без изменений – это скорее фанатизм по отношению к футболу, политической демагогии и жалкому национализму – как централистского толка, так и регионального, – чем фанатизм по поводу церковных кафедр и ладанок. Ну и наконец, всей, в общем и целом, «черной легендой», возникшей как раз в XVI веке, мы обязаны Фландрии (сегодня это Бельгия, Голландия и Люксембург), где наш благочестивый король Филипп увяз по самую шейку: «Не желаю быть королем еретиков, и все тут, – сказал он таковы слова либо что-то в этом роде, – даже если это будет стоить мне потери всех моих финансов». Сказано – сделано. Финансы он потерял, а заодно и всех нас, потому как Фландрия оказалась зияющей дырой, куда утекали деньги и человеческие жизни, той дырой, что на столетие с лишком поселила нас на Горькой улице. Тамошние жители не хотели платить налоги («Испания нас грабит» – это-то вы слыхали, я полагаю); и вместо того чтобы просечь, что будущее с модернизацией идут как раз с той стороны, наш вообще-то осмотрительный король (однако в той ситуации осмотрительности ему явно не хватило) прислушался не к экономистам, а к духовникам. Кроме того, ему, человеку тихому, пресному, более скучному и бессодержательному, чем какой-нибудь роман мексиканской писательницы Марго Гланц, тамошний народ, с его престольными праздниками, его насмешками, его кувшинами с пивом и рыжеволосыми и грудастыми фламандками, по сердцу не пришелся. Так что, когда они стали нападать на церкви и отказали Деве Марии в ее непорочности, он отправил к ним герцога Альбу с терциями («Подобные машинам с дьяволом внутри», – написал бы о них Гёте) и казнил каждого первого мятежника, включая аристократов Эгмонта и Горна, что получилось не совсем ловко, поскольку превратило их в мучеников, пострадавших за правое дело. И вот после жесточайших репрессий, о которых во Фландрии не забыли до сих пор, началась чехарда типа тяни-толкай, мена кнута на пряник и наоборот, а закончилось все отделением северных провинций, образовавших новую кальвинистскую Голландию. С одной стороны. С другой же – осталась Бельгия, где католики предпочли сохранить лояльность королю Испании и хранили ему верность в течение еще долгого времени. В любом случае наш облаченный в траур монарх, закрывшись в своем каменном Эль-Эскориале, так никогда и не смог понять своих далеких подданных и даже ни разу не попытался. В чем и коренятся многие беды Испании прошлого и будущего, и ключом к пониманию этого может служить в высшей степени испанское письмо, которое безумный и беззаконный конкистадор Лопе де Агирре направил Филиппу II незадолго до своей казни: «Ведь не можешь же ты, оставаясь королем справедливым, заявить свой интерес в тех краях, где сам ты ничем не рисковал, не одарив вначале тех, кто на этой земле работал и проливал пот свой».