Эдуард Фукс - Erotica. Ренессанс. Буйство плоти

Бытовые картины будут и должны играть главную роль, хотя существует и мнение, что пользоваться ими как документами времени, как доказательствами можно только с большими ограничениями. Жанристы преувеличивали и преувеличивают как положительные, так и отрицательные стороны жизни, все равно — работали ли художники кистью или карандашом. Картина эпохи, нарисованная бытописателем нравов, обычно изображает не средние явления, а крайности. Однако истина чаще всего и скрывается не в золотой середине, а именно в крайностях.

Поэтому в нашей работе мы будем часто использовать карикатуры, которые лучше всего воплощают эту тенденцию. Читателя же мы хотели бы предупредить, чтобы он при оценке этих произведений сатиры не давал сбить себя с толку расхожими суждениями: «с одной стороны, это так, а с другой стороны, это не так». Такую точку зрения часто применяют к карикатуре, утверждая, что «нравственность доброго старого времени, уж конечно, не была столь испорченной, как это заблагорассудилось изобразить современным моралистам и сатирикам». Сатирические карикатуры при этом считают значительным преувеличением, свидетельствующим скорее о склонности XIV, XV и XVI вв. к грубым шуткам, чем о самой жизни и т. д. Такая оценка может казаться объективной, однако на самом же деле она свидетельствует о полном непонимании сущности карикатуры, непонимании того, что в ней выражается и что в ней стремится оформиться.

Сущность карикатуры, несомненно, преувеличение.

Несомненно, — сошлемся на классический пример, — никогда деревенский праздник не выливался в форму такого вакхического безумия, такого необузданного эротизма, как это изображено так убедительно Рубенсом на его великолепной картине «Деревенский праздник», хранящейся в Лувре, — одной из самых смелых карикатур, какие знает, история.

Однако как раз такие картины отличаются особенной правдивостью, и причем не вопреки своей преувеличенности, а именно благодаря ей. Преувеличивая, художник обнажает самое ядро явления, отбрасывает все покровы, способные ввести в заблуждение. Благодаря количественному и качественному подчеркиванию главных частей предмета обнаруживается истинная сущность, и притом так наглядно, что ее уже нельзя игнорировать, нельзя пройти мимо нее. Самый близорукий взгляд видит, о чем идет речь, самый неповоротливый ум понимает внутреннюю тайну явления. Все это создается преувеличением. И потому истина не столько в золотой середине, сколько в крайностях.

Если подвести итог всему сказанному о ценности современных исследуемой эпохе документов, то мы придем к следующему выводу: каждая эпоха сама пишет свою историю нравов.

Она создает ее во всех тех формах, в которых обнаруживается ее творчество. Все равно, выступала ли она в религиозном облачении или в пестрой одежде необузданной жизнерадостности, — всегда за этими внешними проявлениями скрывается она, эпоха, ее специфическая человечность.

Наша задача — расшифровать и истолковать созданные каждой эпохой иероглифы, на языке которых она написала свою историю.

Эту задачу мы и попытаемся здесь решить.

ся наша культура со всеми ее завоеваниями служит институту частной собственности. Все основывается на частной собственности, все связано с ней — и возвышенные проявления человеческого духа, и низменные, мелочные стороны будничной жизни. Интересы частной собственности обусловили и создали также основную форму половой морали, а именно моногамию, единобрачие.

Не только раньше, но и теперь единобрачие считается плодом индивидуальной половой любви. Это грубейшая ошибка, так как ни само единобрачие, ни цель, которую оно преследует, никогда ничего общего с индивидуальной любовью не имели и в лучшем случае стремились на нее опереться. Единобрачие не было созданием индивидуальной любви и осуществило этот идеал лишь временно, в том или другом классе. Моногамия выросла из совсем других культурных факторов и потребностей. Как исчерпывающим образом доказал Льюис Г. Морган в своей теории эволюции семьи, единобрачие было следствием концентрации значительных богатств в одних руках — и притом в руках мужчины — и желания передать эти богатства детям именно этого, и никакого другого, мужчины. Женщина должна была стать матерью детей, относительно которых отец мог быть убежден, что именно он их произвел. Греки, у которых впервые появилось единобрачие, видели в этом его исключительную цель. Необходимо уже здесь подчеркнуть, что в единобрачии следует видеть не результат примирения мужчины и женщины, а еще менее — высшую форму брака, а, как потом будет выяснено, «провозглашение полового антагонизма, совершенно неизвестного доисторическому человечеству».