Натан Эйдельман - «Сказать все…» - избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

В конце пушкинской повести гибнет человек, но на это никто не обращает внимания. «„Славно спонтировал!“ — говорили игроки. Чекалинский снова стасовал карты: игра пошла своим чередом».

Последняя фраза возвращает читателя к эпиграфу. Игра пошла своим чередом — это лишь по-другому сказанное «а в ненастные дни занимались они делом…».

Трудно, может быть, и невозможно полностью представить мелькнувшую пушкинскую мысль. В ненастные дни 1833 года в Болдине, над «Пиковой дамой» (а также «Медным всадником» и «Пугачевым»), Пушкин вспоминал и тех, которые некогда «собирались часто», а потом за свое дело , за один декабрьский ненастный день пошли в Сибирь, на Кавказ — игра же (человеческая, историческая) «пошла своим чередом…».

И прежде «в ненастные дни» они собирались — те, кто «тихо провожали» Петра III; те, кто свергали «курносого злодея» ; наконец, кто пел, смеялся, «гнул от пятидесяти на сто» и занимался делом вместе с Рылеевым, Бестужевым.

Те времена миновали — «иных уж нет, а те далече» ; внешне же кажется, что не изменилось ничего. Пришли новые ненастные дни, новые игроки, страсти; другое время — другие люди занимаются делом. Каким? Зачем?

Чтобы ответить, может быть, следует сравнить прежние времена с пришедшей на их место новой, торопящейся эпохой. Занимающейся делом.

В наших странствиях по одной пушкинской тетради и «вокруг нее» мы забредаем далеко. Разные времена…

Говоря о бабушке, графине Анне Федотовне, ее ветреный внук Томский описывает события, случившиеся с ней в Париже «лет шестьдесят назад». Это число встречается в «Пиковой даме» не раз. «Лет шестьдесят назад, — думает Германн после гибели графини, — в эту самую спальню, в такой же час, в шитом кафтане, причесанный a l’ oiseau royal („королевской птицей“, журавлем, фр. — Н. Э. ), прижимая к сердцу треугольную свою шляпу, прокрадывался молодой счастливец, давно уже истлевший в могиле, а сердце престарелой его любовницы сегодня перестало биться…»

Шестьдесят лет назад — это 1770‐е годы, до Великой французской революции и Наполеоновских войн. Заметим также, что 1770‐е годы — это время Пугачева, а рассказ о молодости графини как бы «изнанка» пугачевской Истории , которую как раз Пушкин пишет в Болдине в это же время.

Веселый, небрежный рассказ Томского о давних временах напоминает внукам (знающим, что произошло потом) о вещах серьезных, страшных. Дело в том, что нам, в конце XX столетия, очень трудно, а по совести говоря, невозможно читать Пушкина глазами его современников. Многие ученые изучили все или почти все книги, которые открывал или мог прочитать поэт; это очень расширило «чувство истории», но все же не сделало их людьми пушкинской поры… И вот перед нами задача — уловить, угадать, какие воспоминания, образы, ассоциации являлись человеку 1830‐х годов, когда при нем произносилось 60 лет назад : Париж, герцог Ришелье, Сен-Жермен, дамы, играющие в фараон…

Поразмыслив, поискав, утверждаем: молодость бабушки Анны Федотовны заставляла 60 лет спустя вспоминать хорошо, «наизусть» известные русскому образованному читателю строки из «Писем русского путешественника» — одной из самых популярных, «хрестоматийных» книг.

В главе, сопровождаемой авторской датой «Париж… апреля 1790» , Карамзин писал:

«Аббат Н* <���…> признался мне, что французы давно уже разучились веселиться в обществах так, как они во время Людовика XIV веселились. <���…> Жан Ла (или Лас), — продолжал мой аббат, — Жан Ла несчастною выдумкою банка погубил и богатство, и любезность парижских жителей, превратив наших забавных маркизов в торгашей и ростовщиков; где прежде раздроблялись все тонкости общественного ума, где все сокровища, все оттенки французского языка истощались в приятных шутках, в острых словах, там заговорили… о цене банковых ассигнаций, и домы, в которых собиралось лучшее общество, сделались биржами. Обстоятельства переменились, Жан Ла бежал в Италию, но истинная французская веселость была уже с того времени редким явлением в парижских собраниях. Начались страшные игры; молодые дамы съезжались по вечерам для того, чтобы разорять друг друга, метали карты направо и налево и забывали искусство нравиться <���…> Все философствовали, важничали, хитрили и вводили в язык новые странные выражения, которых бы Расин и Депрео понять не могли или не захотели, — и я не знаю, к чему бы мы наконец должны были прибегнуть от скуки, если бы вдруг не грянул над нами гром революции».