Филипп Матышак - Древняя магия

В-третьих, появление сонма духов показывает, что Одиссей не мог сам призвать кого-то конкретного. Некоторые духи явились потому, что были лично связаны с героем, но многих других просто приманила кровь. «Женщины, юноши, старцы, немало видавшие горя, / Нежные девушки, горе познавшие только впервые, / Множество павших в жестоких сраженьях мужей», — их всех Одиссею пришлось отгонять мечом от ямы с кровью. Когда Тиресий высказал свое пророчество, Одиссей спросил, как бы ему теперь пообщаться с одной из теней, что ждет в отдалении.

Тиресий охотно ему подсказал:

Затем дух Тиресия вернулся в Аид, а Одиссей стал ждать, пока призрак матери приблизится к нему и выпьет крови. Отведав ее, мать сразу же узнала сына и заговорила с ним ласковым тоном. Одиссей попытался ее обнять, но понял, что это невозможно. Опечалившись, он спросил:

Мать объяснила ему, что дело вовсе не в коварстве Персефоны, супруги Аида, а в участи каждого смертного:

Затем, пока кровь не утратила магической силы, Одиссей весьма обстоятельно побеседовал с женами и дочерьми «давно уж умерших героев». По какой-то причине он говорил только с женщинами и не стал ни с кем делиться услышанным. Видимо, некоторые секреты лучше держать при себе.

Этот «незатейливый» некромантический обряд описан в «Эфиопике» — романе греческого сочинителя Гелиодора, жившего в III или IV веке н. э. Женщина, которая его совершает, в тексте названа просто «старухой из Бессы»; увы, ворожба приводит ее к гибели. Однако нам интересны не столько последствия ритуала, сколько он сам и его очевидное сходство с обрядом Одиссея (впрочем, колдунье из Бессы было намного легче — в ее распоряжении имелся свежий труп).

Старуха, в уверенности, что никто ей не помешает и что ее никто не видит, сначала вырыла яму. Затем она зажгла костры по обе стороны и положила между ними труп сына, взяла со стоящего рядом треножника глиняную чашу и налила в яму меду. И тотчас же совершила возлияние из другой чаши молоком, а из третьей вином. После этого она бросила в яму печенье на сале, вылепленное наподобие человека, увенчав его сначала лавром и укропом. Наконец она схватила меч, беснуясь как одержимая, долго молилась, обратившись к луне, на варварском и чуждом для слуха языке, затем, взрезав себе руку, вытерла кровь веткою лавра и окропила костер. Совершив еще многое другое, она наклонилась над трупом сына и, напевая ему что-то на ухо, разбудила и заставила его тотчас встать при помощи своих чар.

Колдунье удалось временно оживить сына, однако то, что он поведал скорбящей матери, привело ее в такое отчаяние, что женщина оступилась и упала грудью на копье, стоявшее неподалеку. Вскоре она скончалась, в точности исполнив предсказание покойного: «Не вернется твой сын и не спасется, ты сама не избегнешь смерти от меча».

Эти отрывки взяты из «Фарсалии» Марка Аннея Лукана — намеренно шокирующей, провокационной поэмы о гражданской войне, положившей конец Римской республике [8] Лукан. Фарсалия. Книга VI. 510–827. Пер. Л. Е. Остроумова. . Она названа в честь решающей битвы между войсками Юлия Цезаря и Гнея Помпея при греческом городе Фарсале. Лукановский образ колдуньи Эрихто, весьма сведущей в некромантии, один из самых страшных в литературе. Другим ведьмам, как правило, хватало благоразумия не погружаться в некромантию слишком глубоко. Эрихто пошла другим путем, и похоже, что тесное общение с мертвыми свело ее с ума: