Виктор Сиротин - Великая Эвольвента

В Московской Руси внешняя дипломатия, не имея давних традиций, не отличалась особой изощрённостью (об этом, в частности, красноречиво свидетельствуют письма Ивана IV шведскому и датскому королям), так как Страна большей протяжённостью своих восточных и южных границ соприкасалась с исторически беспамятными племенами, единственно понятным языком общения с которыми была сила. Потому «договорные отношения» среди них, отражая реальное соотношение сил, выражались в кабальных для более слабой стороны условиях. В самой Руси, трудности, нередко возникавшие между жителями и местными властями, решались проще простого – «бёгом». Необъятные пространства Северо-Востока и Сибири открывали широкие возможности и беглому, и предприимчивому люду. Таким образом, каждый по-своему избегая трений с властями, и те, и другие вольно или невольно участвовали в освоении «ничейных» земель. Ясно, что в этих условиях распоряжения Правительства, не имея субъекта приложения, повисали в воздухе. Становясь ненужными и бесполезными, они не имели реальной силы, что накладывало свою специфику на внутреннюю жизнь Руси.

Иностранцы, меряя всё на свой лад, в первую очередь, естественно, отмечали то, что особенно или «дико» отличалось от их миропонимания. К примеру, Дж. Флетчер, подолгу живший в Московии в период правления Ивана IV, изумлялся тому, что у московитов «жизнь человеческая считается нипочём…». На это заметим, что напряжение внутренней жизни Московской Руси не всегда можно было снять путём приложения законов, как то было принято в европейских обществах. В первую очередь, потому что наличие, отсутствие и степень действенности законов в государстве во многом зависят от окружающих его племенных ареалов.

Каковы были их качественные характеристики?

Немецкий дипломат и путешественник Сигизмунд Герберштейн, в первой трети XVI в. дважды бывший в Московии, писал о судопроизводстве, в частности, заволжских орд: «У них нет никакой справедливости, потому что если кто нуждается в какой-нибудь вещи, то безнаказанно может похитить её у другого. Если тот жалуется судье на насилие и нанесённую ему обиду, то виновный не отпирается, но говорит, что он не мог обойтись без этой вещи. Тогда судья обыкновенно произносит следующее решение: «Если ты в свою очередь будешь нуждаться в какой-нибудь вещи, то похищай её у других» [6]. Схожее «естественное право» с незапамятных времён укоренилось в племенах Северного Кавказа. В середине XVII в. турецкий географ и писатель Эвлия Челеби писал о них в «Книге путешествий»: «…эти племена …воюя между собою, похищают детей и жён, продают в неволю и этим живут. По мнению, бытующего у этого народа, человек, не занимающийся грабежом, – жалкий неудачник. Потому они и не допускают таких в общество и не дают им в жёны девушек».

Историческая перспектива внеэволюционного существования наиболее полно раскрывает себя в Ногайской Орде, скоро вошедшей в состав Московской Руси. Русский посланник Е. Мальцев писал Ивану IV: «А нагай государь изводятца, людей у них мало добрых. Да голодни государь необычно нагаи. И пеши. Много з голоду людей мрёт. А друг другу не верят меж себя и родные братья. Земля их пропала, друг друга грабят» [7]. Взаимоотношения, личные свойства и племенные черты характера этически закрепляли себя в досуге. О тех же ногайцах Флетчер, очевидно, не разобравшись в их тяжкой доле, – писал в книге «О государстве Русском»: «…когда же поют, то можно подумать, что ревёт корова или воет большая цепная собака» [8].

Конечно, английскому дипломату можно было бы попенять за чрезмерную строгость в оценке крика души ногайцев.

Флетчеру, скорее всего, не приходилось ни выть с тоски и голода, ни отнимать у соседа шкуру, стрелу или кусок мяса. В своих пенатах елизаветинская знать, поглощая десертные лангеты с роскошными пирогами (типа любимого всеми «шепердспай» – Shepherd’s pie), критское вино и испанское шерри, ублажала слух свой пением под мелодичное звучание пальцевой лютни в исполнении Д. Дауленда, Ф. Россетера и других знаменитостей. Впрочем, и московскому бытию, правленному христианской этикой, чужд был заволжско-ногайский дух. Если отвратить внимание от ногайских серенад в сторону судных дел и поведенческой этики Руси, то уже в «Изборнике Святослава», составленном дьяком Иоанном в 1076 г., мы найдём принципы, на века определившие мироощущение Древней и последующей Руси.

В соответствии с текстами «грешного Иоанна» мудрым считается лишь тот, кто идёт путём добродетели. Гармония личности заключена в чистоте помыслов и непричастности к греху, а мудрая жизнь – это гармоничная богоугодная жизнь. «Равных тебе с миром встречай, меньших тебя с любовью прими, стань перед тем, кто честью выше тебя. Будь таким для своих рабов, каким просишь быть к тебе Бога». «Ладони сожми на стяжанье греховных богатств сего света, но простри их на милость к убогим». «Отверзи слух свой к страдающим в нищете… С надёжным советом сердца своего изучай нравы окружающих тебя людей…». Стремление к нравственной чистоте пронизывает княжеский «Изборник», но оно было характерно и для «низов» Древней Руси. Очевидно, отношение к морали, нравственности и христианской вере, поддерживаемое всеми слоями общества, и стало причиной того, что Русь в святоотечественном наследии стала называться святой.