Вячеслав Никонов - Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

— Не можете ли Вы точно установить, где сейчас находится Главковерх и могу ли войти с ним в связь через Вас? Необходимо немедленно установление этой связи.

— Ждем главковерха сегодня же в Пскове, куда главковерхом приказано переместиться и штабу 3-го конного корпуса. Надежной связи телеграфной между Псковом и Островом у нас нет, но штасев может принять Вашу депешу и немедленно отправить ее с офицером на автомобиле навстречу главковерху.

— Хорошо, передаю телеграмму главковерху Керенскому. «Прошу Вас немедленно по прибытии [в] штаб переговорить со мной по аппарату». Может быть, еще добавим одну телеграмму Главковерху: «Главковерху Керенскому. На фронте армий спокойно. Выступлений сверх обычных эксцессов пока нет» [3132] Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде. Документы и материалы. С. 595–597. .

Керенский не сочтет нужным связаться с Духониным. Мельгунов недоумевал: «При ознакомлении с документами этих дней вызывает полное удивление то обстоятельство, что Верховный главнокомандующий не проявил никакой инициативы для того, чтобы снестись непосредственно с начальником своего Штаба. И все попытки Духонина были вновь в этом отношении тщетны. Вероятно, этой оторванностью и следует объяснить до некоторой степени то, что Ставка не проявляла собственной инициативы» [3133] Мельгунов С. П. Как большевики захватили власть. С. 236. . Как мне представляется, многое встанет на места, если предположить, что Керенский по-прежнему просто не доверял Ставке и самому Духонину как представителю генералитета, пусть и относительно молодому.

А ситуация в Острове обострялась, вызывая растущее беспокойство Краснова: «Толпа у дома, где был Керенский, становилась гуще. Офицеры мне передавали, что настроение ее далеко не дружелюбное, и не советовали отправлять Керенского без конвоя» [3134] Краснов П. Н. Атаман. С. 355. .

Обеспокоенный возможным развитием событий, Краснов вызвал со станции конный взвод 9-го Донского полка и приказал выставить на платформе почетный караул. Около часа пополудни запомнит Керенский: «наши автомобили пошли к станции, конвоируемые казаками, напутствуемые ревом и угрозами разнузданной солдатчины» [3135] Керенский А. Ф. Гатчина. С. 184. . Почетный караул превзошел ожидания Краснова.

«Громадная сотня была отлично одета. Шинели сверкали георгиевскими крестами и медалями. На приветствие Керенского она дружно гаркнула:

— Здравия желаем, господин Верховный главнокомандующий.

А потом прошла церемониальным маршем, тщательно отбивая шаг. Толпа, стоявшая у вокзала, притихла. Вагон явился, как из-под земли, и комендант станции объяснял свою медлительность тем, что он хотел подать «для господина Верховного главнокомандующего салон-вагон» и стеснялся дать этот потрепанный микст. Мы сели в вагон, я отдал приказание двигать эшелоны. Паровозы свистят, маневрируют. По путям ходят солдаты Островского гарнизона, число их увеличивается, а мы все стоим, нас никуда не прицепляют и никуда не двигают». Краснов нашел выход. «Командир енисейской сотни, есаул Коршунов, начальник моего конвоя, служил когда-то помощником машиниста. Он взялся провести нас, стал на паровоз с двумя казаками, и дело пошло…» Около трех дня состав тронулся из Острова.

«На станции Псков — громадная, в несколько тысяч, толпа солдат. Наполовину вооруженная. При приближении поезда она волнуется, подвигается ближе. Я стою на площадке у паровоза — Коршунов и его лихие енисейцы; поезд ускоряет ход, и станция, забитая серыми шинелями, уплывает за нами… Со встречным Петроградским поездом прибыли офицеры, бывшие в Петрограде. Сотник Карташов подробно докладывает мне о том, как юнкера обороняют Зимний дворец, о настроении гарнизона, колеблющегося, не знающего, на чью сторону стать, держащего нейтралитет. В купе входит Керенский.

— Доложите мне, поручик, — говорит он, — это очень интересно, — и протягивает руку Карташову. Тот вытягивается, стоит смирно и не дает своей руки.

— Поручик, я подаю вам руку, — внушительно заявляет Керенский.

— Виноват, господин Верховный главнокомандующий, — отчетливо говорит Карташов, — я не могу подать вам руки. Я — корниловец!

Краска заливает лицо Керенского. Он пожимается и выходит из купе.

— Взыщите с этого офицера, — на ходу кидает он мне… Поезд мчится, прорезая мрак холодной, тихой октябрьской ночи. Проехали, не останавливаясь, Лугу… Приближаемся к Гатчине. Всюду тишина. Смолкли казачьи песни. Но беспрерывное движение поезда вселяет почему-то уверенность в успехе. Дверь купе распахнулась.