Павел Полян - Жизнь и смерть в аушвицком аду

[…] встретил на рампе, чтобы отчистить […] могут выбрать оставшиеся […], которых потом отослали в Германию под […] команда […] чисто еврейская […] их спросили, что тут происходит […] быть расстрелянными […] нас уже […] СС. […]

[…] стоят […] хефтлинги [909], […] СС-овцы, которые очень вежливо помогают слабым женщинам и детям забраться в кузов машины [910][…] хочешь что-то […] напрасно […] ничего не узнать […] невинные еврейские жертвы […] на тех же машинах погружают людей […]

были расстреляны […] не могли себе представить что […] нас привели […] завели нас в […] блок […] [911][…]. На следующее утро […]

[…] мы начали осматриваться, смотреть, с кем мы остались, кто был и кто есть, кто в небесной командо [912]и кто ещё остался тут. И, само собой разумеется, которые остались только второсортные, более жалкие, горстка еврейчиков. Все, кто получше, благороднее, тихо ушёл, не смог выдержать […]? Когда в 43 поставили крематории номер IV и V [913], началась новая эпоха в нашей жизни, если это можно назвать жизнью […] особенно нашей команды […] трагедия […] вся механическая работа с помощью […] люди так […] людей быстрее раздеваться и гнать в бункер, и при этом различные, совсем радикальные на всё […] оскорбительные и грязные.

[…] что нас записывают на […] может, которые ещё живы и еще позволяют себе […] а потом оттуда выйти на свободу и, может быть, будут ещё проповедовать, что им полагается ещё […] и почёт потому, что они за это время так много страдали и выдержали […] понятно […] напомнить сделанные ими в лагере дела, видя, как ради порции хлеба каждый мелкий бригадир убивал человека, чтобы его […] и на счету десятки […] лагеря они держались […], а было время в этом самом лагере в годы 41–42, когда каждый человек, прямо каждый, кто жил дольше двух недель, думал, что он живёт уже за счёт других жертв […] других людей или что он забирает у них […]

через голову он упал мертвым. Это было общее правило лагеря. Это была ежедневная лагерная жизнь. Каждый день — тысячи убитых, без какого бы то ни было преувеличения. Прямо тысячи — и это руками самих хефтлингов […] были также среди поляков так же как павшие, так и […] который только мог держать палку [914]в руке, тот жил. Вот все эти происшествия должны мы, оставшиеся в живых, скорее […] оставить для других, потому что это […] но потому, что случилось […] не знают […] лучше […] это никто не знает. У них не будет, потому что все […] даже самую ничтожную малость забирают […] землей […] сверху […] возможно […] знать.

[…] отделённые от людей, ни с кем не встретились […] только постоянно […] впервые пришли в лесок, где […] тогда были бункера, известный мироубийца обершарфюрер Мол [915]держал речь […] не виноват, приказ есть приказ […] но как трагически […] подошли ближе […] его самые близкие и семья, кто […] жену и […] барышень девушек […]

[…] зондеркоммандо загнали […] и было невозможно вывернуться под угрозой расстрела. Если просто обернешься […] стали загонять остатки людей из барака в бункер, отравили их газом под те же крики и вопли, как ночью. Как трагична и ужасна была картина, когда позже оказалось, что те же люди, которые вытаскивали мертвые тела и сжигали […], понимают, что они ещё оставили в бараках своих самых близких, их семьи, кто отца, кто жену и детей.

Как оказалось позже, когда приступили к работе, по ходу которой каждый узнавал свою семью, потому что командо в тот день снова была создана из людей, которые только что прибыли с транспортом и их сразу повели на работу [916]. Так погибли все наши земляки, вся наша община, наш город, наши любимые родители, жены, дети, сестры, братья. 10.12.1942 [917]поздно вечером, остальные утром.

с нашими […] год сейчас начался […] о чем мы до этого времени слышали […] мы люди, которые уже […] в лагере […] наше настроение […] на наши вопросы — еще раз с […] нашими женами и детьми […] они ответили, что это им приказали сказать, и они так и сказали. Всё это ввело нас в […] заблуждение […] Между тем мы увидели нечто вроде закрытой легковой машины скорой помощи с большими красными крестами на всех боках. Значит, что […] о «Скорой помощи» […]

поддержан сильным […] если бы он меня тогда подготовил, как бы я остался навечно ему благодарен. Хорошо, что я хотя бы умер сладкой смертью, с плачем на устах. […]. Но мои самые близкие, мои самые знакомые […], мои самые дорогие, которые точно всегда были мне намного дороже жизни, потому что в те хорошие времена я бы, чтобы жить […] когда уже нет никакой жизни […] потому что […] малейший […] мамина и папина преданность […] близость его […] быть верные вся ли его жизнь […] тогда уже каждый был готов на худшее […] смерти нам всем уже не […] всё […] жить […] мы уже всё равно будем […] не нашлось […]