Виктор Таки - Россия на Дунае. Империя, элиты и политика реформ в Молдавии и Валахии, 1812—1834 [litres]

Деконструкция разделения имперской политики на внутреннюю и внешнюю позволяет по-новому переосмыслить реформы как способ правления [28] О реформах в России в XIX в. см.: Сафонов М. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX вв. Л.: Наука, 1988; Мироненко С. В. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России в начале XIX в. M.: Наука, 1989; Lincoln W. B. In the Vanguard of Reform: Russia’s Enlightened Bureaucrats. DeKalb, IL: Northern Illinois University Press, 1982; Idem. The Great Reforms: Autocracy, Bureaucracy and the Politics of Change in Imperial Russia. DeKalb, IL: Northern Illinois University Press, 1990; Russia’s Great Reforms, 1855–1881 / Eds. B. Eklof, J. Bushnell, L. Zakharova. Bloomington, IN: Indiana University Press, 1994; Russia in the Nineteenth Century: Autocracy, Reform, and Social Change, 1814–1914 / Eds. A. Polunov, L. Zakharova, Th. Owen, Armonik, NY: M. E. Sharpe, 2005. . Историки дореволюционной России до сих пор рассматривали реформы двояким образом. С одной стороны, они видели в них средство модернизации отсталой страны, возможность подтянуть ее до уровня передовых стран Западной Европы в условиях все более жесткого великодержавного соперничества. С другой стороны, они усматривали в реформах попытку предотвращения внутренних революций, которые поначалу происходили в царских дворцах, однако со временем все более грозили выплеснуться на площади и улицы. И как мобилизационный ресурс, и как способ предотвращения революционных потрясений реформы рассматривались преимущественно как явления внутренней политики, чья внешнеполитическая значимость исчислялась лишь тем, насколько реформы способствовали увеличению (или ослаблению) военной мощи и внутреннего единства России. Данное исследование выступает против столь ограниченного понимания реформ и демонстрирует, что они представляли собой важный элемент имперской политики, выходившей далеко за формальные границы Российского государства.

Преобразования Петра Великого, несомненно, носили характер внутренней мобилизации и потому сходны с усилиями предшествовавших и современных ему правителей Западной и Центральной Европы [29] Raeff M. The Well-Ordered Police State: Social and Institutional Change Through Law in the Germanies and Russia, 1600–1800. New Haven: Yale University Press, 1983. . Сформулированная в меркантилистской и камералистской литературе XVII и XVIII веков, такая политика преследовала целью увеличение государственного богатства (что неизбежно повышало государственные доходы) посредством регулирования хозяйственной деятельности подданных и улучшения общего благосостояния [30] Dorwart R. Prussian Welfare State before 1740. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1971. . Однако применение мер, первоначально практиковавшихся в малых или средних европейских государствах, к огромной континентальной империи неизбежно вызывало смещение акцентов. В частности, российский вариант меркантилизма и камерализма уделял повышенное внимание колонизации как средству установления контроля над открытыми и нестабильными южными границами, которые на протяжении столетий были источником стратегической уязвимости Российского государства [31] Bartlett R. Human Capital: The Settlement of Foreigners in Russia, 1762–1804. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1979; Sunderland W. Taming the Wild Field: Colonization and Empire on the Russian Steppe. Ithaca: Cornell University Press, 2004. О роли границ во внешней политике России см.: Rieber А. Persistent Factors in Russian Foreign Policy: An Interpretative Essay // Imperial Russian Foreign Policy / Ed. H. Ragsdale. New York: Woodraw Wilson Center Press and Cambridge University Press, 1993. P. 329–335. .

Особенно проблематичными были «комплексные пограничные зоны», в которых России противостояли несколько других империй в борьбе за лояльность многоэтничного и многоконфессионального населения [32] См.: Rieber А. Complex Ecology of Eurasian Frontiers // Imperial Rule / Eds. A. Miller, A. Rieber. Budapest: Central European University, 2004. P. 178. . Земли к северу и западу от Черного моря составляли одну из таких зон, в которой Московское государство во второй половине XVII столетия вступило в соперничество с Османской империей, Габсбургской монархией и Речью Посполитой [33] О нижнедунайской и северочерноморской пограничной зоне: Rieber A. The Struggle for the Eurasian Borderlands. From the Rise of Early Modern Empires to the End of the First World War. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2014. P. 314–372. . На протяжении последующих полутораста лет борьба этих империй между собой изменила сам характер данной территории. Исламский фронтир, населенный полукочевыми татарами и ногаями, уступил место фронтиру сельскохозяйственной колонизации и, в конце концов, системе модерных государственных границ [34] Об исламской границе в контексте общей типологии границ см.: Rieber A. Frontiers in History // International Encyclopedia of the Social and Behavioral Sciences / Ed. N. Smelser, P. Bates. New York: Elsevier Science, 2001. Vol. 9. P. 5812–5818. См. также: Agoston G. A Flexible Empire: Authority and Its Limits on the Ottoman Frontiers // International Journal of Turkish Studies. 2003. Vol. 9. Nos. 1–2. P. 15–31. . В то время как демаркация османо-габсбургской границы после Карловицкого мира 1699 года обычно представляется в качестве поворотного момента в истории этого процесса [35] См.: Abu el-Haj R. The Formal Closure of the Ottoman Frontier in Europe, 1699–1703 // Journal of the American Oriental Society. 1969. Vol. 89. No. 3. P. 467–475. О военных, демографических и экономических аспектах трансформации османо-габсбургской границы после Карловицкого мира см.: The Peace of Passarowitz, 1718 / Eds. Ch. Ingrao, N. Samardzic and J. Pesalj. West Lafayette, Ind.: Purdue University Press, 2011. , политика временной российской администрации в Дунайских княжествах может рассматриваться как его завершение. Реинтеграция османских крепостей и прилегавших к ним территорий на левом берегу Дуная в состав Валахии и создание дунайского карантина в 1829–1830 годах означали окончательное закрытие османского фронтира в Европе и его замену системой фиксированных государственных границ.