Коллектив авторов - Регионы Российской империи - идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография

В рамках этой работы основным для нас был вопрос о том, когда регион становится регионом. Ведь признание, что у истории региона есть начало, лучше всего доказывает, что регион – это конструкт. Представленные исследования охватывают период в полтора столетия и демонстрируют, что регионы возникали в разные моменты, по разным причинам и благодаря усилиям разных людей. Сложная и многообразная жизнь региона наполнялась самым разным смыслом для разных индивидов, а значит, регион для них, вероятно, возникал в разное время. Новороссия стала российской губернией в 1764 году, но целый ряд элементов, предписанных ей, возник существенно позже. При этом сам термин «Новороссия» появился значительно раньше – в письме сенатора И. К. Кирилова императрице Анне Иоанновне в 1735 году – и относился не к степям Причерноморья, а к Оренбургу [18] Sunderland W. Taming the Wild Field: Colonization and Empire on the Russian Steppe. Ithaca: Cornell University Press, 2004. P. 47. .

В статье Ольги Глаголевой показано, как в 1760‐е годы на фоне созыва Уложенной комиссии Екатерины II дворяне европейской части России начинают проявлять собственную региональную принадлежность. Последняя при этом оказывается сложнее, нежели представления о ней имперских властей. В статье Владислава Боярченкова о «провинциализме» в российской историографии катализатором для чувства региональной принадлежности становится дух реформ первых лет царствования Александра II. В работе Сёрена Урбански о синофобии в Сан-Франциско, Владивостоке и Сингапуре в конце XIX – начале XX века, напротив, российский Дальний Восток формируется в глазах российского общества и чиновничества как регион в том числе и по мере роста страха перед «желтой опасностью». Критически важными точками здесь оказываются Боксерское восстание и Русско-японская война. В каждом из этих случаев внешние факторы играют ключевую роль в зарождении определенного взгляда на регион.

В статье Марка А. Содерстрома об историке П. А. Словцове регион становится категорией более личной. Сибирь для Словцова – в значительной степени имперское пространство, а империя в его нарративе – великая творящая добро сила, действием которой «и русские и племена подвластные» собираются в единую счастливую имперскую семью. Одновременно с этим Сибирь – «участок» личных эмоций Словцова, его дом велением судьбы. В итоге ему удается свести воедино собственную биографию и историю огромной территории. Он представляется читателю как сын Урала: «На Нижнесусанском заводе, да простит читатель эгоизму, я родился в 1767 году». Именно мигранты из «старой Сибири» и обширных земель вокруг Великого Устюга начали процесс русификации «новой Сибири». Словцов замечает с некоторой гордостью за сопричастность к этому процессу: «Без устюжан в Сибири не обойдется некакое дело». Для него Урал «не отделял… Сибирь от России», не был «гранью между государством и колонией» прежде всего потому, что он не был подобной гранью для самого Словцова. Страна, разрастаясь, перешагнула через Урал, и сам Словцов перебрался в Сибирь, считая себя одновременно и русским, и сибиряком.

В других случаях и в гораздо более поздний период речь могла идти не столько о познании или самопознании, сколько о создании региональной перспективы. Так, в статье Евгения Крестьянникова об окружных судах в Сибири правовое поле «захватило» Камчатку лишь за несколько лет до падения империи. При этом создание в 1912 году в Петропавловске-Камчатском окружного суда, требовавшего больших затрат, вызывало множество вопросов как у местных, так и у столичных властей. Евгений Крестьянников доказывает: появление суда на Камчатке было обусловлено стремлением обозначить присутствие империи на дальневосточных окраинах. В рамках рассуждений государственных чиновников территория Северо-Восточной Сибири была огромна, ее природные условия – суровы, а Камчатка была крайне мало заселена: лишь немногим из здешних обитателей окружной суд был в действительности нужен. Однако решения имперских чиновников определялись не потребностями населения, а прежде всего рассуждениями геополитического порядка.

Приведенные в статье Евгения Крестьянникова многочисленные факты показывают, что существует множество причин, благодаря которым регионы возникают в тот или иной момент и в той или иной форме. Целый ряд концепций был создан властями, другие, напротив, рождались на низовом уровне; часто мы имеем дело с объединением двух позиций. В статье Алексея Волвенко о донских землях значимым фактором становится и название региона. Донские казаки именовали территорию, где жили столетиями, «Землей войска Донского», однако в 1870 году в Петербурге было принято решение переименовать «землю» в «область». Военный министр Д. А. Милютин полагал, что в эпоху унификации официальное название казачьих земель должно соответствовать «общепринятым наименованиям в Империи». Инициируя новое наименование, министр, однако, был обеспокоен реакцией местного населения. Возражений не последовало, но сам по себе эпизод оказался примечателен: в столице опасались, что казаки «относятся весьма недружелюбно ко всяким изменениям старых порядков». По сути, Милютин зафиксировал свойственный казачьему региону потенциально опасный традиционализм. То, что смена названия произошла почти без возражений, не означает, что Милютин был неправ: скорее можно говорить о том, что право центра менять название региона – не самый важный элемент региональной идентичности.