Рейнхарт Дози - Мавританская Испания. Эпоха правления халифов. VI–XI века

Ему ответил кельбитский поэт – от его поэмы сохранилось только два стиха: «Воистину после битвы при Рахите Зуфара поразила неизлечимая болезнь. Он не переставая оплакивал своих соплеменников из племени сулайм, убитых в сражении. Отказавшись от всех надежд, он бесконечно возрождает скорбь вдов и сирот».

Другой кельбитский поэт воспел победу своих соплеменников. Он злорадствовал о позорном бегстве кайситов, которые в спешке бросали штандарты. Знамена летали в воздухе, словно испытывающие жажду птицы, которые кружат, прежде чем спуститься к воде. Он перечисляет одного за другим вождей кайситов – у каждого племени было кого оплакивать.

«Трусы! Все они были убиты в спину! Конечно, на равнине были те, кто прыгал от радости! Те, кто отрезал носы, руки и уши кайситов, кастрировал их, когда они лежали на земле!»

Пока Мерван – ставший хозяином Сирии благодаря победе в битве при Мардж-Рахите – готовился покорить Египет, Зуфар, теперь лидер своей партии, перебрался в Киркесию, крепость в Месопотамии, к востоку от Киннисрина, в месте, где Хабур впадает в Евфрат. Киркесия постепенно стала штаб-квартирой кайситов. Поскольку масштабные военные действия были невозможны, они ограничивались ночными нападениями и засадами, но действовали безжалостно. Возглавляемые помощником Зуфара, которого звали Омайр ибн Хобаб (Ховав), они грабили лагеря кельбитов в пустыне Семава, не щадя никого. Увидев мародеров, покрытых кровью и нагруженных добычей, Зуфар взволнованно воскликнул: «Пришло время невзгод для вас, кельбиты! Наша месть – ваше наказание. В пустыне Семава вы больше не будете чувствовать себя в безопасности: бегите оттуда и забирайте с собой сыновей Бахдаля. Ищите спасение там, где грязные рабы трудятся в оливковых рощах».

Тем не менее кайситы имели тогда лишь второстепенное значение. Да, Киркесия стала бичом и ужасом окрестных регионов, но в конечном счете она была лишь укрытием для банды грабителей и не могла причинить Мервану серьезные неприятности. Его главной заботой стало покорение Ирака, и грозные враги, с которыми ему предстояло сразиться, были совершенно другого порядка.

Ирак того времени представлял собой интересное и довольно сложное явление. Странные и удивительно экстравагантные доктрины соперничали между собой в популярности: преемственность и выборность, деспотизм и свобода, божественное право и суверенитет народа, фанатизм и безразличие боролись за господство. Победившие арабы и побежденные персы, богачи и бедняки, мистики и скептики конфликтовали повсеместно. Для начала существовала умеренная партия, которая относилась без любви и к Омейядам, и к Ибн-Умайру. Вряд ли хотя бы один человек в Ираке испытывал уважение к последнему, или симпатизировал принципам, которые он представлял. И все же, поскольку все попытки создать национальное правительство в Басре или Куфе оказались неудачными, умеренные в итоге признали его, считая его единственным человеком, способным поддерживать в стране хотя бы подобие порядка. Одна часть партии состояла из мусульман, вера которых была весьма прохладной; эти люди стремились к приятной и безбедной жизни. Остальные, также не думая о завтрашнем дне, предпочитали сомнение энтузиазму и негативизм надежде. Они поклонялись и приносили жертву одному богу. Эти богом было удовольствие – простое удовлетворение чувств. Изящное и остроумное перо Омара ибн Аби Рабиа, арабского Анакреонта, создало литургию. Двух самых известных и влиятельных представителей знати Басры звали Анаф и Харита. Они представляли два оттенка партии. Имя первого часто встречается в исторических хрониках этого периода, но лишь как советника. Он только говорил, но не действовал. Однако он был вождем племени темим и пользовался безграничным уважением племени. По этому поводу Муавия I как-то заметил: «Если бы он впадал в ярость, сотня тысяч темимитов разделила бы его гнев, не спрашивая причины». К счастью, он был неспособен злиться. Его выдержка и терпение были известны всем. Даже когда он призывал племя к оружию, все понимали: он делает это, чтобы доставить удовольствие красавице Забре, его любовнице, которая правила им с жесткостью тирана. Солдаты усмехались, говоря, что сегодня у Забры плохое настроение. Поскольку Анаф был умерен во всем, его религия придерживалась среднего курса между рвением и безразличием. Он каялся в грехах, но наказание никогда не было суровым. Чтобы искупить проступок, он быстро проносил палец через пламя лампы и восклицал: «Зачем ты совершил этот грех?» Руководствоваться осторожным, но непоколебимым эгоизмом, не скатываясь к двуличности или преступлению; сохранять, насколько это возможно, нейтралитет; признавать существующее правительство, даже незаконное, без порицания и лести и не требуя от него благ – такова была линия поведения, обозначенная им для себя еще в юности. Анаф никогда не отступал от нее. Его характер был лишен симпатии, благочестия и великодушия. И все же, хотя этот неглубокий и эгоистичный оппортунист был неспособен вызвать энтузиазм, равно как и почувствовать его, им повсеместно восхищались за добродушие, вежливость и умение приспособиться ко всему.