Джоэль Кармайкл - Троцкий

В Койоакане из близких ему людей осталась только Наталья. Когда не было гостей, в присутствии которых в доме «поддерживалась марка», Троцкий и Наталья выглядели просто одинокими стариками. Им даже не с кем было говорить по-русски.

В Койоакан часто приезжали посетители, в последнее время — все больше американцы. Кроме членов американской организации Троцкого посещали ученые, журналисты, даже конгрессмены.

Прием гостей стал главным развлечением Троцкого. Кстати, незнакомым людям было удивительно легко проникнуть в его дом. В крепости постоянно велись дискуссии по широкому кругу вопросов.

В октябре 1939 года в странную крепость в Койоакане приехали Росмеры, единственные оставшиеся в живых друзья его молодости. Росмеры привезли с собой внука Троцкого Севу. Жизнь мальчика в течение семи лет со дня его отъезда из Принкипо была бурной и мучительной. Он потерял отца, мать его покончила с собой, его дядя и приемный отец Седов таинственно исчез — и Сева вдруг стал объектом ожесточенной семейной склоки. Сначала он был похищен и спрятан Жанной, а теперь его привезли в дом-крепость, где жил человек из легенды, осаждаемый толпами визитеров. Мальчик скитался по разным странам, говорил на разных языках, но русский практически забыл.

В феврале 1940 года Троцкий написал завещание. Это были всего полторы страницы рукописного текста, открывавшиеся словами о том, что вся жизнь его была жизнью преданного революционера и марксиста, и что ее не в силах опорочить злостная и грубая клевета Сталина и его приспешников. Затем Троцкий упоминает Наталью: «Судьба, в придачу к счастью быть борцом за дело социализма, дала мне счастье быть ее мужем. В течение почти сорока лет нашей совместной жизни она была настоящим источником любви, великодушия и нежности». Завещание заканчивается прочувственными словами: «Наташа подошла к окну и открыла его шире, чтобы больше воздуха проникало в мою комнату. Я вижу ярко-зеленую полоску травы под стеной, ясное голубое небо над ней, солнечный свет повсюду. Жизнь прекрасна. Пусть грядущие поколения очистят ее от зла, рабства и насилия и насладятся ею сполна».

Через несколько дней — 3 марта — Троцкий, казалось, готовился к концу: «Природа моей болезни (гипертония) такова, что — насколько я понимаю — конец должен наступить внезапно, скорее всего (это тоже моя личная гипотеза) в результате кровоизлияния в мозг. Это лучшая смерть, которой я могу ожидать. Возможно, я ошибаюсь: у меня нет желания читать специальную литературу по этому вопросу, а врачи, естественно, не скажут правды. Если склероз примет затяжной характер, и мне будет грозить долгая инвалидность (в настоящее время я, напротив, ощущаю прилив сил и энергии — по причине повышенного давления крови — но это не продлится долго), то я оставляю за собой право самому определить час своей смерти. Это «самоубийство» (если такой термин можно применить в данном контексте) ни в коем случае не будет вызвано отчаянием или безнадежностью. Мы с Наташей много раз говорили о том, что человек может оказаться в таком физическом состоянии, что ему лучше будет оборвать свою жизнь, которая уже превратилась, по сути дела, в медленное умирание… Но каковы бы ни были обстоятельства моей смерти, я умру с твердой верой в конечное торжество коммунизма. Эта вера в человека и его будущее даже сейчас придает мне столько сил к сопротивлению, сколько не может дать никакая религия».

Все это кажется странным: ведь Троцкий продолжал активно работать, состояние его здоровья, хоть и не было блестящим, но было стабильным уже в течение долгого времени. В чем же причина столь мрачного настроения? Зачем фиксировать это настроение на бумаге? Может быть, бесконечно пасмурная международная обстановка в сочетании с постепенной утечкой жизненных сил дала толчок к таким пророчествам. Троцкий не мог, разумеется, знать, что зловещее кольцо уже смыкалось вокруг него. К тому же, необходимость подозревать в каждом событии руку Москвы притупила его чувство реальности. Тем временем подготовка к диверсии шла уже полным ходом.

После победы Франко в Испании часть советской агентуры, специализировавшейся на устранении неугодных Сталину лиц, перебазировалась в Мексику. Им здесь покровительствовали толпы сталинистов. В начале 1940 года кампания травли Троцкого усиливалась. 1 мая 20000 коммунистов вышли на демонстрацию в Мехико с требованием его высылки. В этот период осатанелой пропаганды в доме Троцкого стал появляться некий Джексон, с которым один из секретарей Троцкого познакомился в Париже перед заседанием Учредительного конгресса Четвертого Интернационала.