Мишель Пастуро - Символическая история европейского средневековья

Однако нужно подчеркнуть, что, несмотря на это видимое неприятие, духовенство и вся средневековая христианская культура в целом относились к животным с заметным интересом, и их отношение выразилось в двух очевидно противоположных тенденциях осмысления и восприятия оных. С одной стороны, нужно было как можно резче противопоставить человека, созданного по образу и подобию Божьему, и животное — существо подчиненное, несовершенное и даже нечистое. Но, с другой стороны, у некоторых авторов присутствует более или менее выраженное понимание, что между всеми живыми существами есть некая связь и что человек с животным состоят в родстве — не только в биологическом, но и в трансцендентном.

Первая тенденция доминирует, и это объясняет тот факт, что животное так часто обращает на себя внимание или становится предметом изображения. Систематическое противопоставление человека животному и превращение последнего в низшее существо, в тварь, оттеняющую по контрасту достоинства человека, приводят в итоге к тому, что о животном говорят постоянно, поминают его при всяком удобном случае, делают из него ключевую фигуру всех метафор, всех «примеров», всех сравнений. Одним словом, животное «символически осмысляют», если воспользоваться известной формулировкой одного антрополога [23] Sperber D. Pourquoi l'animal est bon a penser symboliquement // L’Homme, 1983, p. 117-135. . Это также приводит к суровому подавлению всякого поведения, которое содержало бы намек на смешение человека и животного. Отсюда, к примеру, совершенно недейственные и потому беспрестанно повторяемые запреты переодеваться в животное [24] О переодевании в животных: Pastoureau М. Nouveaux regards sur le monde animal a la fin du Moyen Age // Micrologus. Natura, scienze e societa medievali, vol. 4, 1996, p. 41-54. , подражать поведению животного, чествовать или прославлять животное и, более того, иметь с ним такие отношения, которые считались преступными, начиная от чрезмерной привязанности к отдельным прирученным особям (лошадям, собакам, соколам) и заканчивая самыми дьявольскими и гнусными злодеяниями, такими как колдовство или скотоложство.

Вторая тенденция выражена слабее, но является, пожалуй, более современной. Она восходит одновременно к Аристотелю и апостолу Павлу. От Аристотеля идет идея об общности живых существ, рассеянная по ряду его произведений, в частности, содержащаяся в сочинении «О душе», которое Средневековье усваивало в несколько этапов, причем последний из них — в XIII веке — был самым значимым [25] Корпус аристотелевских сочинений о животных был переведен с арабского на латинский Михаилом Скотом в Толедо примерно к 1230 г.; он же несколькими годами ранее взялся за перевод комментариев Авиценны к этим сочинениям. Примерно через одно поколение все эти тексты (некоторые пассажи практически в неизменном виде) Альберт Великий включил в свой труд «О животных». Однако некоторые главы из этого корпуса были уже известны и переводились с конца XII в. О том, как на Западе были заново открыты сочинения Аристотеля по естественной истории, см.: Van Steenberghen F. Aristotle in the West. The Origins of Latin Aristotelianism. Louvain, 1995; Id., La Philosophie au XIIIе siecle, 2e ed. Louvain, 1991; Lohr С.H. The Medieval Interpretation of Aristotle. Cambridge, 1982. О единстве живого мира в системе Аристотеля: Pellegrin P. La Classification des animaux chez Aristote. Statut de la biologie et unite de l’aristotelisme. Paris, 1982. . Однако усвоению аристотелевского наследия в данном случае способствовало то, что внутри самой христианской традиции существовало похожее отношение к животному миру (хотя и обусловленное иными причинами). Это отношение, которое можно проиллюстрировать известнейшим примером Франциска Ассизского, восходит, вероятно, к словам апостола Павла, в частности к одному месту в Послании к римлянам: «...сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих» [26] Рим 8:21. .

Эта фраза оказала влияние на всех теологов, которые ее комментировали [27] Начиная с самого Фомы Аквинского. См.: Domanyi Т. Der Romerbriefkommentar des Thomas von Aquin. Bern und Frankfurt, 1979, S. 218-230. . Одни размышляли над смыслом этих слов: действительно ли Христос пришел спасти всех живых созданий и действительно ли все животные являются «детьми Божьими». То, что Иисус появился на свет в хлеву, расценивалось некоторыми авторами как доказательство того, что Спаситель спустился на землю, чтобы спасти также и животных [28] Это замечание приписывается Гильому Овернскому, епископу Парижа (1228-1249), но оно также появляется в проповеди (ок. 1230-1235), которая, вероятно, принадлежит не ему. См.: Quentin A. Naturkenntnisse und Naturanschauungen bei Wilhelm von Auvergne. Hildesheim, 1976, S. 184. . Другие, увлеченные схоластикой, задавались вопросами, которые обсуждались в Сорбонне еще в конце XIII века. Например, по поводу будущей жизни животных: воскреснут ли они после смерти? Попадут ли на Небеса? Или окажутся в специально отведенном для них месте? Все или только по одной особи от каждого вида? Или по поводу их земной жизни: могут ли они работать в воскресенье? Следует ли заставлять их поститься? И — главное — можно ли на этом свете рассматривать их как существ, морально ответственных за свои поступки? [29] Ibid., S. 126-127. См. также: Vanneste A. Nature et grace dans la theologie de Guillaume d’Auvergne... // Ephemerides theologicae lovanienses, t. 53, 1977, p. 83-106.