Между двумя окнами южной стены спальни стоял большой шкаф новой карельской березы с зеркалом во всю дверку; перед окнами было два белых кресла; на простенке между киотом и окном висела фотография с картины Mantegna – «Георгий Победоносец»; фотография с картины Нестерова – старец, удящий рыбу, вещь, которую я очень любил и сейчас люблю, и фотография царских врат Буецкой церкви, написанных по нашей просьбе П. И. Нерадовским [26]. Он писал их в Петербурге, это «Благовещение» в духе раннего Возрождения; Божия Матерь представлена у окна, в которое виден буецкий вид – извилины реки в светлой весенней зелени лугов, а на подоконнике арочного окна стоят гвоздики. Вспоминаю, с каким удовольствием мы с С<���оней> открывали ящик с этими створками и, как сейчас помню, – на северном балконе дома; это, вероятно, было в 8 или 9 году.
В простенке между другим окном и северо-западным углом стояло небольшое бюро светлого красного дерева с круглой рубчатой крышкой, которая отодвигалась; на бюро стояли кой-какие фотографии, между прочим моя, ребенком: я снят в шотландском костюме с огромным датским догом Султаном, подаренным имп<���ератрицей> М<���арией> Ф<���еодоровной> [27]моему отцу. Над бюро висела большая фотография моего тестя В<���ладимира> П<���етровича> Г<���лебова>, заказанная в Париже, в рамке светлого карандашного дерева.
Перед постелями стояли низкие ширмы ясеневого дерева, ког да-то стоявшие в «большой» гостиной у двери, а перед ними – диван-постель с откидывающимся к спинке матрацем; такие диваны делались в Липканах [28], бессарабском имении моей тетушки фон Дитмар, рожденной Розен, двоюродной сестры моей матери; диван был обит светлым кретоном с розами.
Рядом с диваном стоял небольшой складной столик петровских времен из цельного красного дерева, на котором были расставлены семейные фотографии С<���они>; наконец, почти посередине комнаты был круглый дубовый стол (из буецкого дуба), всегда покрытый холщевой скатертью, вышитой шелками в буецкой мастерской (кажется, вышиты были вазы); на этом столе стояла приземистая зеленая фаянсовая лампа с большим гофрированным абажуром и лежали различные предметы постоянного употребления: разрезной нож, шкатулка с нитками и иголками (насколько помню – старая испанская), большая раковина, в которой лежал золотой наперсточек С<���они>, и другие вещицы. Под этим столом был постлан ковер – гладкий, с крупным рисунком в персидском духе, кажется, парижской работы; это был кусок, отрезанный от огромного ковра, лежавшего когда-то в гостиной моих родителей на Фонтанке; помню, тогда говорили, что совершенно такой же ковер был в одной из гостиных Аничкина дворца.
* * *
Дверь из спальни, о которой я упоминал, вела в небольшую проходную комнату без окон, но со стеклянной дверью на южный балкон флигеля. Стекла этой двери были в косую клетку; дверь была белая; стены комнаты были выкрашены в светло-зеленую клеевую краску; на полу был линолеум с малозаметным рисунком, большая часть которого была покрыта ковром с крупными букетами из роз на черном фоне, тканом в женском Белевском монастыре на заказ из буецкой шерсти. По сторонам стеклянной двери стояло два парных, узких и очень высоких, комода карельской березы, в которых хранились старинные деревенские наряды: кички, паневы, каталки – большею частью местные. Эти комоды прежде помещались в моей спальне на Фонтанке.
Против двери, у северной стены комнаты, стоял длинный, неглубокий белый диван в духе Louis XVI, обитый зеленой шелково-пеньковой материей с полосами, на которых были вытканы розовым гирлянды, такой же материи были и занавеси на стеклянной двери.
Диван был из белой мебели, заказанной для петербургской гостиной на Фонтанке по образцу старинной мебели, бывшей в старом Олсуфьевском доме на Девичьем поле в Москве. Этот дом с белыми колоннами, с анфила дой высок их комнат, с мансардами и с двум я флигел ями по сторонам, с полукруглыми террасами и тоже <���с> колоннами был построен в конце XVIII столетия моим прапрадедом вице-канцлером и обер-ка мергером князем Александром Михайловичем Голицыным, которому некогда принадлежали и Буйцы. Позади дома был огромный сад и оранжереи. Дом затем перешел, как и Буйцы, дочери князя Александра Михайловича – княгине Екатерине Александровне Долгоруковой, а по смерти ее (она умерла бездетной) в силу завещания прапрадеда, скрепленного, между прочим, тремя императорскими подписями: Екатерины, Павла и Александра, – старшему ее племяннику, сыну ее сестры Дарьи Александровны – Александру Дмитриевичу Олсуфьеву, после которого достался его сыну Василию Александровичу и был продан последним (Василий Александрович разорился) в начале 80-х годов под клиники. Это был один из типичнейших особняков староарбатской Москвы. П. Б. Мансуров рассказывал мне, что, кажется, ни в одном доме он не видывал столько портретов, как в доме на Девичьем. Над диваном висела большая гравюра конца XVIII или начала XIX столетия – король Прусский с сестрами. Перед диваном стоял белый круглый стол. В северо-западном углу была угольная кафельная печь, вверху которой было вставлено несколько кафелей 30-х годов с синенькими цветочками; они привезены были как-то нами из Белевского уезда, в одну из поездок наших по усадьбам и церквам в поисках материала для нашего издания «Памятники искусства Тульской губернии».
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу