Ричард Фрай - Наследие Ирана

Этнографы утверждают, что пастушеское скотоводство является сравнительно высокоразвитой формой хозяйства, возникающей позже, чем оседлое земледельческое общество, которое, в свою очередь, пришло на смену этапу охотничьих племен. Если принять эту схему, то следует предположить, что предки индийцев и иранцев перешли к пастушескому скотоводству после того, как они познакомились с земледелием на территории своей прародины. По мере продвижения на юг они подчиняли оседлое население, у которого они вновь учились обрабатывать землю, но уже гораздо более совершенными методами. На индийском субконтиненте и на Иранском плато пришельцы были ассимилированы местным населением, но передали завоеванным народам свои языки и обычаи. Традиции мигрирующего пастушеского народа надолго сохранились на его новой родине, в среде, сходной, вероятно, с той, в которой очутились перешедшие к оседлости арабы, с их ностальгией и печальными воспоминаниями о жизни бедуинов в пустыне, «настоящих арабов». Об этом полезно помнить, когда читаешь древние иранские или индийские религиозные тексты, — их содержание навеяно жизнью раннего пастушеского общества, а не культурой оседлого населения. Но о пастухах-скотоводах мы узнаём впервые от оседлых народов, поскольку только у них были необходимые стабильность, время и желание вести записи событий и религиозных гимнов, — передававшихся из уст в уста кочевниками. Фиксируя эти гимны и песни воинских отрядов, писцы из среды оседлого населения обычно видоизменяли их, подгоняя под определенные литературные каноны. Поэтому до нас дошли своего рода интерпретации оригиналов. На протяжении тысячелетий степь и оседлость сосуществовали в Иране, плохо зная и понимая друг друга.

Наш анализ древнейшей истории Ирана должен быть в известной мере обусловлен этими общими положениями; нас подстерегает порой опасность, опираясь на малочисленные и отрывочные сведения, прийти к ошибочным выводам. Но без догадок и гипотез обойтись нельзя, если, руководствуясь критериями общего характера, попытаться упорядочить большинство имеющихся фактов, сохраняя при этом предельную простоту изложения. Так поступают естествоиспытатели. Попытаемся и мы следовать этим правилам, реконструируя наследие Ирана.

Представим себе, что все свидетельства существования Рима — сочинения его историков, латинский язык, археологические памятники, упоминания в текстах на позднейших языках — все это исчезло, а единственным источником для реконструкции латинского языка остается семья, именуемая романскими языками, известными только в их современных формах. Смог бы кто-либо в этом случае доказать, что первоначальной родиной романских языков была небольшая область на западе центральной Италии? В какой мере праязык, реконструированный по данным румынского, французского, итальянского, испанского и португальского, был бы похож на латинский? Трудности восстановления предполагаемого индоевропейского языка-основы еще более значительны, чем в случае, выдуманном нами. Но именно с ними и приходится иметь дело лингвистам. Правила фонетических изменений многократно были сформулированы, уточнены и расчленены до такой же степени, как это имеет место в естественных науках, и если, в соответствии с английской поговоркой, доказательство существования пудинга состоит в том, что его можно съесть, то в индоевропейском сравнительном языкознании мы имеем систему, которая и в самом деле способна функционировать благодаря своим общим предпосылкам и специальным методам. Не раз открытие не известных ранее языков (подобно индоевропейскому хеттскому) бросало вызов этой науке, но она неизменно успешно справлялась с интерпретацией фактов, казавшихся поначалу отклонениями от постулируемых типов, и, таким образом, доказывала надежность применяемых методов. Благодаря этим успехам другие дисциплины, такие, как история искусства или сравнительное изучение религий, обращаются к индоевропейскому языкознанию как к возможному наставнику в разработке методов исследования. Успехи сравнительного языкознания можно сопоставить с постепенным и неуклонным (вспомним о некоторых тенденциях XIX в.) современным прогрессом естественных наук в постижении окружающего нас мира.

Итак, основой для изучения дописьменной истории Ирана должно служить сравнительное языкознание вместе с другими гуманитарными науками, учитывающими рекомендации, которые следуют из изучения истории языка. Чтобы представить себе отца семьи языков (арийской, или индоиранской), приходится не только обращаться к известным нам прямым его потомкам (древнеиндийский, авестийский и древнеперсидский), но и интересоваться его племянниками (праславянский, прагерманский и т. д.) ради того, чтобы узнать, как выглядел их общий дедушка (индоевропейский праязык), что, в свою очередь, помогает нам в восстановлении облика всех детей и внуков. Несомненно, что мы имеем право предположить такое соотношение родства, но следует при этом учитывать, что определение отцовства — дело не простое и часто вызывает споры. Доказывалось даже, что можно обойтись и без реконструкции общеарийского языка, установив отношение авестийского, древнеперсидского и древнеиндийского языков к общеиндоевропейскому. Но такого рода проблемы лежат за рамками данной книги.