Казимир Валишевский - Образование государства

Адам Олеарий . Московские улицы. 1643 г.

Грубые и полудикие колонизаторы этой эпохи, в суровой борьбе, в которой они ежедневно ставили на карту свое существование, находясь в постоянном опьянении неограниченной властью, проводили в жизнь некоторые обычаи, которые до сих пор еще тяготеют над судьбами их страны.

Путешествуя два раза по Московскому государству, в 1634 и в 1636 годах, Адам Ельшлегер (Олеарий) вынес впечатление, что побывал в совершенно дикой стране. Он был поражен дешевизною продуктов; курица в России стоила две копейки, десяток яиц копейку. Приехав в столицу на Пасхе, он был свидетелем благочестивых и милостивых деяний государя, который до заутрени посетил тюрьмы и раздавал заключенным крашеные яйца и бараньи тулупы. Но в то же время он видел кабаки, переполненные пьяными посетителями, мужчинами и женщинами, светскими и духовными, предававшимися разгулу и разврату. На улицах валялись пьяные, и каждое утро на них подбирали множество трупов. Пожары происходили чуть не каждую минуту, и их даже не тушили, разбивая лишь топорами соседние дома, чтобы огонь не мог дальше распространиться. Таким образом разрушались целые кварталы. Было, правда, нетрудно отстроить их вновь, так как на особом рынке продавали уже готовые дома, которые можно было поставить на место в течение нескольких дней.

Эти дома представляли собой просто лачуги, и в окружавших их старых садах Олеарий не видел и следа заботливой культуры – ни цветов, ни овощей. У одного только царя было несколько футов земли с розами, привезенными из Готторпа, и голландцы только что начали употреблять салат и спаржу. Жители Московского государства ели все, что попало, не заботясь о комфорте или об изяществе. Грубость нравов, как и распущенность и противоестественные пороки, считались среди них заурядным явлением.

Не оставляет ли эта мрачная картина некоторых просветов? Ученый немецкий наблюдатель, как кажется, не открыл ни одного. А между тем уже одно его присутствие в Москве, куда он был приглашен в качестве посланника европейской культуры, должно было служить ему доказательством и убедить его в том, что варварство, печальные стороны которого он отмечал не без некоторого преувеличения, являлось лишь пережитком отдаленного прошлого.

Почти вслед за Ельшлегером занимался в Москве в 1637 году переводом одной большой латинской космографии другой иностранец, Иоганн Дорн, при помощи одного туземца, Богдана Лыкова.

Сам Филарет присутствовал в Чудовом монастыре при открытии греко-латинской школы, порученной известному исправителю священных книг Арсению Глухому. И в то время уже, под влиянием свойственного этому народу постоянного перехода к крайностям, первые проблески культуры создали у тех, кто пользовался ее плодами, необдуманное и ничем не оправданное презрение ко всему, что составляло национальное наследие страны. Таков был известный Иван Хворостинин, неясный силуэт которого я имел уже случай нарисовать. Если можно было извинить этого либерала семнадцатого века за то, что он смешал доброго и кроткого Михаила с деспотом, – раз Филарет держал бразды правления, такая ошибка была возможна, – но слишком сильное презрение этого человека к людям и порядкам его страны делает его гораздо менее симпатичным.

Титульный лист «Славянской грамматики» Лаврентия Зизания. 1596 г.

Призванный ко двору после нескольких лет заключения в монастыре Св. Кирилла, он мог увидеть по своему собственному примеру, что времена, когда Грозный совершал свои лютые кары, отошли в далекое прошлое.

Прошлое, безусловно, еще упорно держалось, вызывая реакцию совершенно противоположного характера. В 1627 году скромный пионер цивилизации, Лаврений Тустановский, по прозвищу Зизаний, вызвал против себя нападки за то, что толковал в своих книгах такие явления, как затмение Солнца, землетрясения и кометы, стараясь дать им естественное объяснение. За элементарные объяснения законов движения созвездий, почерпнутые им из книг, он был обвинен в ереси, так как всякий добрый христианин должен был знать, что ангелы управляют движением созвездий. Национальная литература не обогатилась еще, однако, другими произведениями, чем эти наивные и грубые опыты политической полемики и религиозной догматики, в которых черпали свое вдохновение князь Курбский и его современники.