Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Крымзенков был сыном очень состоятельного человека, петербургского домовладельца и хозяина нескольких булочных в лучших частях города. Получил ли он какое-либо образование, мне неизвестно, но, судя по всему, окончил гимназию. Человек он был весьма даровитый, довольно начитанный и очень неглупый. Незадолго до революции ему и его брату принадлежало несколько весьма скромного вида и резвости лошадей. Костя посещал бега, но был, конечно, величиной незаметной. Я познакомился с ним после революции, в бытность мою начальником отдела коннозаводства.

Однажды в мой кабинет ввалилась странная фигура и отвесила мне низкий-пренизкий поклон. На странной фигуре была теплая кепка и старая шинель на генеральской зеленой подкладке, явно с чужого плеча – очевидно, ранее принадлежавшая кому-либо из высших чинов лесного департамента. Черная суконная рубашка, простой пояс, черные брюки, нечищеные ботинки – все это совершенно отвечало «моде» того времени. Типично было и лицо посетителя, напоминавшее лицо Петра Великого, но, я бы сказал, с более мягким и приятным выражением глаз. Росту вошедший был высокого, широк в плечах и несколько грузноват. Это и был специалист из Череповца Константин Крымзенков. Тут я должен забежать несколько вперед и сказать, что за девять лет костюм его, за исключением генеральской шинели, совершенно не изменился.

Крымзенков произвел на меня тогда приятное впечатление живостью своего ума, до известной степени остроумием и тем уважением, с которым он относился к «бывшим» людям. Трогательна и несколько наивна была также его любовь к рысаку, но в нашем деле молодой человек был, конечно, дилетантом, в чем нетрудно было убедиться.

После первой встречи я довольно долго его не видел, но слышал, что он работает в Череповецкой губернии специалистом по коневодству, очень близко к сердцу принимает интересы дела, часто бывает на бегу в Ленинграде и в Москве, где у него завязалось близкое знакомство с Владимиром Оскаровичем Виттом. Наезжая в Москву, я стал частенько встречать Крымзенкова, и всегда он был бодр, жизнерадостен, весел, всегда носился по учреждениям, что-то устраивая, или сидел в отделе коннозаводства, делая выписки из заводских книг. На бегу он стал завсегдатаем. К нему привыкли, и уже никто не обижался на «Костю», хотя иногда говорил он совершенно невозможные вещи. Язычок у него, надо прямо сказать, был острый, и кое-кому он сильно повредил по службе. В частности, пострадал из-за него мой приятель, коннозаводчик Шнейдер, которого Крымзенков везде дискредитировал, будучи совершенно искренне убежден, что Шнейдер бездарность и ничего в лошадях не понимает. Это была величайшая нелепость, и я долго не мог простить этого Крымзенкову. Впрочем, на большого, добродушного ребенка, сердиться было нельзя, и я ему простил. Позднее он осознал свою вину.

Он был человеком очень обязательным, постепенно вошел ко мне в доверие, и я охотно и с удовольствием его принимал в Прилепах. По его словам, он был предан мне всей душой, в шутку называл себя «колониальным негром Бутовича», говорил, что очень меня любит, ценит и прощает мне все мои прегрешения, а также плохое ведение завода! Это была уже дерзость, но на Крымзенкова сердиться было невозможно, тем более что я был ему благодарен: он имел мужество говорить это, хотя и в шуточном тоне, мне прямо в глаза, в то время как все другие говорили то же за глаза. Одно неоспоримо: Крымзенков не сделал мне ни одной пакости, а таких людей среди охотников было немного.

Не покинул он меня и в тюрьме. Когда я был арестован и после допросов отправлен в Бутырки, в руках у меня был узелок и больше ничего – ни подушки, ни одеяла. Ведь покидая Прилепы, я все свои вещи отправил в Ленинград, где предполагал поселиться, туда и пошли мои подушки, одеяла, плед и белье – словом, всё. Проездом в Москве я остановился в гостинице, со мной был лишь чемодан, а в нём новый синий костюм, несколько перемен белья, кое-какие бумаги, документы и туалетные принадлежности. В том же чемодане, между прочим, оказались три меховые шапки, семь головных щеток, несколько гребенок и другие ненужные мне в таком количестве вещи. Это получилось потому, что Никанорыч вовремя забыл уложить эти вещи и мне пришлось взять их с собой в чемодан. Когда я был арестован, все это прибыло со мною в ГПУ, как и кукла, а также прочие подарки моей Танечке, потом всё это путешествовало за мной по тюрьмам, вернее, по цейхгаузам тех тюрем, где я сидел. Вот почему в первой тюрьме, Бутырской, я очутился с таким скромным багажом. К стыду А. Р. Вальцовой, она не догадалась или не захотела прислать мне хотя бы одеяло и подушку. Не сделали этого и мои знакомые, и мне немало пришлось страдать из-за отсутствия этих столь необходимых вещей. Но когда я оказался в Тульской тюрьме, меня приехал навестить не кто иной – Крымзенков! Свидания он не получил (следствие еще не было закончено), зато купил и передал мне дешевенькую подушку.