Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Я с недоверием посмотрел на Стаховича и возразил ему, что вести теперь войну, которая, несомненно, превратится в общеевропейскую, чистейшее безумие и правительства никогда на это не пойдут. «Я уверен, что в конце концов все уладится, и хотя положение в Европе в связи с убийством австрийского эрцгерцога чрезвычайно напряженное, все пройдет и войны не будет». – «Вы неверно оцениваете события. Война будет», – последовал ответ. «Это ужасно! Но если немцы спровоцируют войну, мы их расколотим. Поднявший меч от меча и погибнет!» – закончил я. Стахович покачал головой: для него исход войны не был так ясен. В случае войны, по плану мобилизации он был должен формировать кавалерийскую дивизию и с ней направиться на театр военных действий. Я, будучи офицером запаса, с объявлением войны был бы немедленно призван. Этот разговор со Стаховичем произвел на меня такое впечатление, что я на другое же утро уехал домой, желая на всякий случай подготовиться к возможному призыву в ряды действующей армии.

Ежедневно рано утром особый нарочный скакал в Тулу за газетами, к 12 часам дня я жадно погружался в чтение и с ужасом видел, что положение ухудшается все больше и война в самом деле неизбежна. Настроение в деревне было тревожное: у людей работа валилась из рук, начинали выть бабы – все были уверены, что вот-вот будет объявлена война.

Весть о всеобщей мобилизации была получена вечером: ее привез нарочный, прискакавший из волости. Настроение крестьян стало торжественным и сосредоточенным. Ни криков, ни пьяных, ни озорства не было, чувствовалось какое-то особенно приподнятое настроение и доверие к власти. С утра призывные со всех сел и деревень потянулись к волостным правлениям и дальше в город для распределения по полкам, батальонам и запасным частям. Все в деревне пришло в движение: провожали уходящих на войну, плакали, благословляли и снаряжали в путь воинов. Но, повторяю, настроение у всех было бодрое. По-видимому, война обещала быть популярной, в сознание народа (правильно или нет – это уже другой вопрос) глубоко вкоренилось убеждение, что многие его беды идут от немца. Я смотрел на эти проводы, видел эти настроения и мысленно представлял себе, что по всей необъятной матушке России сейчас те же картины: люди спешат, идут или едут по тропинкам, большакам, дорогам и чернотропам, всё и вся направляется к сборным пунктам и переживает то, что чувствовал и переживал каждый из нас. Наш приходский священник, почтенный отец Михаил, в полном праздничном облачении, со всем причтом служил молебны и молился за уходящих воинов. Целый день двери церкви были открыты настежь, церковный колокол гулко раздавался в тиши полей. Возле церкви, внутри и далеко вокруг стоял народ и тихо беседовал, изредка крестясь и вздыхая. Запасных пропускали молча и торжественно вперед, и они прикладывались к образам и лежащему на аналое Святому Евангелию. Минута была торжественная и полная великого значения.

В дворянском мундире, при шпаге и орденах, я подъехал к церкви, меня тотчас же окружили крестьяне и вслед за мной вошли в церковь. Народ расступился, и я без труда прошел на левый клирос. Началось молебствие. В церкви было душно и жарко, народу столько, что буквально яблоку негде было упасть. В открытые окна сквозь церковные решетки глядело ясное синее небо, слышалось пение птиц, и многие присутствовавшие думали, конечно, о том, что рабочая пора еще в полном разгаре, что только что скосили и убрали сено, что поспевает рожь, что отцвели просо и греча. У многих было тяжело на душе, и многие думали о том, как-то им без хозяина управиться самим с урожаем. Торжественные церковные напевы наполняли мою душу, важность наступивших событий, последствия войны – все это тревожило и пугало меня, и я горячо молился не только за себя, но и за Россию. Молебствие близилось к концу. Вот провозгласили многолетие государю императору, царствующему дому и христолюбивому православному воинству, народ, медленно крестясь, стал расходиться по домам.

В тот же столь памятный день, поздним вечером, к дому подскакал на уставшей лошаденке урядник и велел принявшему ее конюху немедленно запрячь другую лошадь. Обычно урядник далее конторы не проникал, не говоря уже о том, что никогда бы ранее он не решился отдавать в барской усадьбе распоряжения, но теперь все изменилось: он по мобилизации был снабжен чрезвычайными полномочиями. Войдя ко мне в кабинет, он обратился уже по-военному: «Ваше высокородие, пакет от воинского начальника. Потрудитесь расписаться, что получили сегодняшнего числа, в 10 часов вечера». Я взял пакет. Цвет конверта, особая прочность, сургучная печать – все указывало на то, что это призыв в действующую армию. В призывном листе воинского начальника кратко указывалось, что мне предлагается с получением сего в трехдневный срок явиться в город Кирсанов, в штаб 3-го Запасного кавалерийского полка.