Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

«Время, все истребляющее, все более и более покрывает забвением странности сего несчастного царствования», – говорит о времени Павла I литератор Филипп Вигель и называет «шутовской наряд» Брызгалова «последним его памятником». И в этом, думается, и состоит отмеченный А. С. Пушкиным живой интерес к этому историческому феномену.

Эти державинские стихи подвели итог мрачному царствованию императора Павла I, кончина которого была встречена многими без тени сожаления. Адмирал Александр Шишков свидетельствовал: «Почти все находившиеся при покойном государе чиновники обнимались между собой и целовались, словно бы поздравляли друг друга с каким-то торжественным приключением… Конец жизни Павловой, равно как и Петра Третьего, не был никем или весьма немногими оплакиваем». О покойном монархе говорили как о тиране «с нетерпимостью и жестокостью армейского деспота». И его самовластье наиболее ярко проявилось в «жестокой, беспощадной войне со злейшими врагами государства русского – круглыми шляпами, фраками и жилетами». Всем жителям империи, включая отставных, Павел повелел носить прусской формы мундиры, ботфорты, крагены, шпагу на пояснице, шпоры с колесцами, трость почти в сажень, шляпу с широкими галунами и напудренный парик с длинною косою. «Зашумели шпоры, ботфорты, тесаки, и будто бы по завоевании города ворвались в покои военные люди с великим шумом», – сетовали петербургские жители.

При известии о воцарении Александра I восторг был всеобщим и искренним. «Знакомые обнимались и целовались на улице, как в первый день Светлого праздника, поздравляя друг друга с новым государем, на котором опочивали все надежды, – свидетельствовал современник. – Во всех семействах провозглашали тосты за его вожделенное здравие; церкви наполнены были молельщиками. Радостные восклицания повсюду встречали и сопровождали его!»

Все повторяли слова молодого царя: «Я дышу свободно вместе со всей Россией».

Казалось, наступила новая эра – свободы, кротости и человеколюбия. Дух вольнодумства охватил и окрылил общество, и первым зримым его воплощением оказалось свержение ига павловского дресс-кода с его «ощипанной, кургузой прусской формой». Литератор Яков де Санглен вспоминал, как уже накануне присяги Александру I «среди залы несколько офицеров изъявляли радость свою, что будут по-старому носить фраки и круглые шляпы». О том, что запрещенные ранее моды воспринимались именно как символы свободы, свидетельствует немецкий писатель Август Коцебу, оказавшийся в Петербурге через два дня после кончины Павла I: «Я с большим трудом протиснулся через толпу, чтобы взглянуть, что там происходит. Наконец мне это удалось – и что же я увидел? По улице проходила первая круглая шляпа (курсив А. Коцебу. – Л. Б. ). Она, по-видимому, произвела на толпу более благоприятное впечатление, нежели освобождение всех государственных преступников; все лица сияли радостью, все ликовали».

Моды уже не насаждались по капризу взбалмошного венценосца, но были желанны для всех, а потому всякое новое веяние подхватывалось и принималось с жадностью. Время выдвигало своих лидеров моды, лансеров (от глагола «lancer» (фр.) – запускать, вводить, кидать) – тех, чье харизматическое обаяние вызывало неукротимое желание подражать их манерам, одежде, прическе. Лансер обладал особым инстинктом моды. О таких людях с удивительной проницательностью писал Иван Гончаров: «Ни у кого нет такого тонкого чутья в выборе того или иного покроя, тех или иных вещей; он не только первый замечает, но и издали предчувствует появление модной новости, модного обычая, потому что всегда носит в себе потребность моды и новизны. Эта тонкость чутья, этот нежный изощренный вкус во всем… когда другой не поспел или не посмел и подумать подчиниться капризу [моды], и охладеть, когда другие только что покорятся ей».

Оказавшись в марте 1801 года на знаменитом Невском проспекте, можно было наблюдать, как толпа зевак жадно глазела на двух щеголеватых молодцов, а некоторые, самые дерзкие, подошли вплотную и взяли их в кольцо. Эти молодые люди были приметными лансерами эпохи: Михаил Леонтьевич Магницкий (1778–1855) и Иван Савич Горголи (1773–1862), приковавшие к себе общее внимание. Мнилось, что тогда пробил их звездный час. Кто же они?