Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Кстати, впоследствии роскошный, залитый золотом мундир спас нашего князя от неминуемой гибели на пожаре, случившемся в Париже во дворце австрийского посла Карла Филиппа Шварценберга 1 июля 1810 года. Золото на одежде Куракина тогда нагрелось, но не расплавилось и послужило своеобразной защитой от огня, а потому он, хотя и получил многочисленные ожоги и лишился бриллиантов на сумму 70 тысяч франков, все же сохранил себе жизнь. На этом пожаре Александр Борисович, как истый кавалер, оставался почти последним в огромной объятой пламенем зале, выпроваживая особ прекрасного пола и не позволяя себе ни на шаг их опережать.

Надо сказать, что думами о женитьбе Александр Борисович озаботился довольно рано. В письме к Никите Панину от 16 декабря 1773 года князь был откровенен: «Что есть мне полезнее, оставаться холостым или приступить к предприятию приобрести себе жену, почтенную, добродетельную и со всеми нашим желаниям соответствующими качествами? Правда, что я еще молод, что время от меня еще не ушло, что всегда можно будет по сердечной страсти решиться; но сей страсти самой более всего опасаюся: ею быв ослеплен, редко можно зло от блага отличать. А я предпочтительно желаю, чтобы столь важный выбор во мне единою силою рассудка… руководствован был, и чтобы вместо жаркого любовного пламени между мною и будущей моею женою сильная, тесная, твердая и неразрушимая стояла дружба». Показательно, что Куракин апеллирует здесь к рассудку, а не к чувству. Потому, надо полагать, он не женился на прелестной, но небогатой шведской графине Софии Ферзен, к которой испытывал сердечную склонность. Брак между влюбленными не состоялся, но глубина и постоянство их взаимного чувства поражали современников. И каких только именитых барышень не прочили в жены Александру Борисовичу! Среди них и графиня Варвара Шереметева, внучка государственного канцлера Алексея Черкасского и легендарного петровского фельдмаршала Бориса «Шереметева благородного», и княжна Анастасия Дашкова, дочь знаменитой «Екатерины Малой» (Дашковой), и многие другие.

Друзья не оставляли попыток женить князя и тогда, когда его матримониальные планы терпели фиаско. Старший друг Павел Левашов ободрял его в 1777 году: «Новоподрослых здесь (в Москве. – Л. Б. ) красавиц не есть конца, невест тысячи, между коими есть и весьма богатых. Я одну из них для Вас заприметил, в которой соединены красота, разум и богатство». Но, видно, и эта «запримеченная» кандидатура не приглянулась нашему князю. Он так и остался холостяком.

И как не обратиться здесь к любопытной классификации русских бобылей XVIII века, представленной современником Куракина литератором-пародистом Николаем Ивановичем Страховым (1768–1825) в журнале «Сатирический вестник» (1790–1792): «Некто из отродья славных Пустомозгловых говорит: «Будь хоть свинка, да только золотая щетинка»; а как еще таковой из невест для него не выискалось, то по сей причине он и не женится… Г. Спесяга не иначе соглашается согнуть свое колено, как только перед тою, которой бы благородство простиралось за 20 или за 15 колен; но как девушки с толико многими поколениями не отыскивается, по тому самому он не женится… Г. Знатнов сочинил в воображении своем таковое новое положение о невестах, которое превышает силу ума человеческого, а именно: за чины свои, благородство, знатное родство, знатное знакомство положил он за премудрое правило требовать за невестами обычайно всегда вдвое, нежели сколько за ними дают, а как ни которая из невест не удовлетворила сих премудрых его ожиданий, то сей великий человек премалые имеет надежды к браку».

Оставив в стороне обидные «говорящие» фамилии Пустомозглова, Спесяги и Знатнова, следует признать, что наш князь чудным образом соединял в себе запросы всех этих трех закоренелых холостяков. Родные нередко упрекали его и за боярскую фанаберию, и за погоню за богатым приданым.

Последняя по времени попытка обрести семью, казалось, сулила князю, перевалившему тогда за пятьдесят, удачу – двадцатилетняя богатая невеста графиня Анна, дочь блистательного екатерининского «Алехана», Алексея Орлова-Чесменского, была весьма к нему благосклонна, равно как и ее отец. Но и тут жених оказался нерешительным, и брак расстроился.

Лучше всего об этом сказал сам Александр, который был не рад своему холостяцкому состоянию. Он написал Панину: «Рассмотрим, милостивый государь, несчастные и часто необходимые, от холостой жизни происходящие следствия, разврат нравов, удаление от добродетели, похищение невинности, забвение собственных дел и собственного домостроительства и разные подобные тому неустройства».