Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Узнав о разглагольствованиях младшего Лопухина, «проворная каналья» Лесток воодушевился. Воображение рисовало ему зловещую картину тотального заговора против Елизаветы, нити которого призван распутать он, преданный монархине лейб-медик. Что там Лопухины, когда врагом трона была птица поважнее – сам австрийский эмиссар Ботта! Впрочем, он тут же вспомнил, что Наталья приятельствует с Анной Гавриловной (урожденной Головкиной, по первому браку Ягужинской), женой Михаила Петровича Бестужева. А любимый брат Анны Гавриловны, Михаил Гаврилович Головкин, как и Левенвольде, был отправлен в сибирскую ссылку, следовательно, и Бестужева не жалует новую власть. При этом она, как и Лопухина, была дружна с австрийским маркизом. Но и Анна Гавриловна интересовала Лестока не сама по себе, а лишь поскольку приходилась снохой главному его сопернику при дворе – вице-канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву, который не поддерживал его франко-прусские симпатии, а твердо гнул свою политическую линию на альянс с Австрией. Таким образом, сверхзадача, которую поставил перед собой Лесток, была приплести к делу вице-канцлера, свалить его и тем самым упрочить свое влияние на императрицу.

А дальше все как будто шло по разработанному Лестоком плану. Первым схватили, бросили в застенок и с пристрастием допросили словоохотливого Ивана. На дыбе он во всем повинился и оговорил мать, что к ней в Москве приезжал маркиз Ботта и сказывал: Брауншвейгскому семейству будет оказана помощь. Под пыткой заговорила и Наталья Федоровна. Она признала, что маркиз Ботта не раз бывал у нее в доме и вел разговоры о судьбе августейшей семьи. «Слова, что до тех пор не успокоится, пока не поможет принцессе Анне, – отвечала Лопухина, – я от него слышала и на то ему говорила, чтоб они не заварили каши и в России беспокойств не делали… С графинею Анною Бестужевой мы разговор имели о словах Ботты, и она говорила, что у нее Ботта то же говорил».

Анна Гавриловна Бестужева, так же пытанная, сказала: «Говаривала я не тайно: дай Бог, когда бы их (Брауншвейгскую фамилию) в отечество отпустили». Призвали в застенок и отличавшегося прямолинейностью Степана Васильевича Лопухина. Он не стал юлить, а сразу сознался: «Что ее величеством я недоволен и обижен, об этом с женою своею я говаривал и неудовольствие причитал такое, что… без награждения рангом отставлен; а чтоб принцессе (Анне Леопольдовне. – Л. Б. ) быть по-прежнему, желал я для того, что при ней мне будет лучше». Подтвердил он и то, что Ботта нелестно отзывался о новой императрице и клеймил беспорядки нынешнего правления. К этому мифическому «заговору», получившему в истории название «лопухинское дело», были привлечены еще несколько человек – их также наказали за то, что они якобы знали о нем, но не донесли. По мысли Лестока, пружиной «заговора» должен был быть именно Ботта – лейб-медик прямо говорил допрашиваемым, что если они покажут на маркиза, их участь будет облегчена.

Однако главная цель Лестока – устранить вице-канцлера Алексея Бестужева – с треском провалилась. Не пострадал даже его брат, Михаил Бестужев, женатый на «государственной преступнице» Анне Гавриловне. Она же, Анна Бестужева, не только не оговорила мужа, но полностью обелила его.

Русский двор настаивал на примерном наказании Ботта, о чем Елизавета писала императрице Австро-Венгрии Марии-Терезии. Последняя некоторое время защищала своего эмиссара, но затем, не желая портить отношения с Россией, отправила его в Грац и в течение года держала там под караулом.

Расправа с русскими фигурантами дела была куда более жестокой. Генеральное собрание постановило: Степана, Наталью и Ивана Лопухиных, а также Анну Бестужеву, «вырезав языки, колесовать, тела положить под колеса». Однако Елизавета, поклявшаяся, что при ней в России не произойдет ни одной смертной казни, смягчила приговор и даровала им жизнь. Но какую жизнь!

Ссыльных развезли в отдаленнейшие уголки Сибири. Известно место поселения Анны Бестужевой – ее увезли в Якутск, за 8617 верст от Петербурга. Наталья Федоровна оказалась в Башкирии, в городишке Селенгинске. Там прожила она долгие двадцать лет. Лишенная языка, она не могла говорить и издавала беспомощное мычание, понять которое в состоянии были лишь близкие. Примечательно, что она, немка по национальности и лютеранка по вероисповеданию, будучи в ссылке, 21 июля 1757 года приняла православие. Что подвигло ее на это? Ведь русский Бог был так беспощадно строг к ней. Может быть, ее просветлили страдания и она приняла их как спасение души, как высшую благодать.