Михаил Гершензон - Николай I и его эпоха

3) Афильировать, то есть присоединять к обществу новых членов обязываюсь не наобум, а по строгому соображению, и только таких, в которых я твердо уверен, что они меня не выдадут, если бы даже и отступились после от меня; что они исполнят первый пункт и что они действительно желают участвовать в этом тайном обществе. Вследствие чего и обязываюсь с каждого мной афильированного взять письменное обязательство, состоящее в том, что он перепишет от слова до слова сии самые условия, которые и я здесь даю, все с первого до последнего слова, и подпишет их. Я же, запечатав оное его письменное обязательство, передаю его своему афильетеру для доставления в комитет, тот — своему и так далее. Для сего я и переписываю для себя один экземпляр сих условий и храню его у себя, как форму для афильяций других».

Выдержка наудачу из дневника поручика Монбели:

«…Служба наша так нелепо обставлена, что, при самом искреннем желании исполнять свои обязанности добросовестно, при самом педантичном взгляде на вещи, нет никакой возможности в точности исполнять все служебные обязанности согласно предписаниям, на это недостанет ни сил человеческих, ни здоровья, хотя бы то был спартанец или сам Геркулес, служба наша в самое короткое время разрушает здоровье [16] Относительно здоровья и во всем другом выгоды тирана совершенно противоположны нашим: например, маневры страшным образом разрушают наше здоровье, а император часто затевает маневры именно для поправления своего здоровья, ему прописали это лекарство Арендт и другие доктора как лучшее средство для развлечения, зная его особенную наклонность к военным экзерцициям, так и здесь здоровье императора укрепляется за счет разрушения и страдания тысяч (на наших маневрах, когда соединится гвардейский корпус и гренадерский, думаю, что бывает войска до 150 000 человек). , останавливает и притупляет умственные способности, истощает карман — и все это переносишь с совершенным убеждением, что тем не приносишь никому никакой пользы, ни отечеству, ни человечеству, ни ближним; напротив, видишь ясно, что службой вредишь себе прямо и отечеству косвенно, потому что содержание военных сил требует огромных сумм, часть которых могла бы быть употреблена на общественные пользы, разумеется, если уничтожать достоинство императора, в противном случае он, по обыкновению, употребит все на свои прихоти, распорядится по своему… следовательно, службой не принесем пользы никому и вредим в особенности себе. Деспоты, подчиняя служебную жизнь нашу таким диким условиях, руководствовались своими соображениями — деспотизм враждебен всякому умственному образованию и всякому истинному праву. Потому стараются всеми средствами унизить обыкновенных смертных, еще более их поработить, если то еще возможно, действуя беспрерывным страхом. Офицер за неисполнение служебных обязанностей, подвергается страшным взысканиям, между тем как строго исполнять их нет физической возможности: следовательно, он беспрерывно трепещет от страха, судьба его всегда на волоске, когда только захотят, его могут законно уничтожить, законно стереть с лица земли, минуту нашествия на несчастного выбрать удачно нетрудно, шпионы, которых в России так много, могут…

…О Россия! Ради Бога, опомнись, пока еще не все средства истощены, пока еще можно поправить зло; займы у Гопа и К 0сравнительно с богатством России еще не так значительны, хотя огромны, — и теперь еще пробегает холодный трепет по жилам при воспоминании о виденном мною кусочке хлеба, которым питаются крестьяне Витебской губернии мука вовсе не вошла в его состав: он состоит из мякины, соломы и еще какой-то травы, не тяжелее пуха и видом похож на высушенный конский навоз, сильно перемешанный с соломой. Хотя противник всякого физического наказания, но желал бы чадолюбивого императора в продолжение нескольких недель посадить на пищу витебских крестьян. Как странно устроен свет: один мерзкий человек — и сколько зла он может сделать, и по какому праву? Но мои стенания за истину и плачь о бедствиях рода человеческого, кажется, не сильнее гласа вопиющего в пустыне…

…Но все же мне кажется, что сенат римский имел более основания поднести Ромулу прозвание «мудрого», чем русский сенат Николаю. Первый заботился об общем благе граждан, второй же заботился, с дьявольским постоянством, об уничтожении блага подданных и об увеличении собственного своего…

…Во главе возрождающейся Италии становится глава католицизма, папа Пий IX; в 50 с чем-то лет, с умом светлым и душой возвышенной, новый папа заботится об успехах цивилизации. Наместник св. Петра, непременный защитник и распространитель предрассудков, главная опора деспотизма и всяких несправедливостей, вдруг в своих собственных владениях, страдавших под ультрадеспотизмом, вводит новые постановления, конституционное правление и за руководство берет кодекс Наполеонов. Да здравствует новый папа, дай Бог ему много лет! Влияние папы не ограничивается одною Италией, оно распространяется на весь католический мир; в Европе же при 250 миллионах жителей с лишком 100 миллионов католиков. Глава католицизма пренебрегает заманчивостью самодержавия, вводит конституцию и принимает деятельное участие в прогрессии развития идей; чем все теперь австрийские католики объяснят и оправдают свое бесчувственное раболепство? С другой стороны, в случае сознания австрийскими подданными своих прав, какая опора на Пиренейском полуострове? Влияние Франции неоспоримо; большая часть мелких германских государств сочувствует идеям Франции и ждет только удобного случая, чтобы освободиться от незаконного притеснения и основать господство правды. Пруссия усвоила основные идеи Франции и развивает их по-своему: в ней право гражданской свободы, нравственное перед законом, скоро восторжествует над притеснением и беззаконностью…