Алекс Бертран Громов - Нарком Фрунзе. Победитель Колчака, уральских казаков и Врангеля, покоритель Туркестана, ликвидатор петлюровцев и махновцев

Одним из тех, с кем виделся Фрунзе в последние дни, был Семен Михайлович Буденный, который в своих мемуарах свидетельствовал, что знал о болезни Михаила Васильевича и о том, что на операцию он лег по решению ЦК. 30 октября Буденный приехал в Солдатенковскую больницу навестить его. Поинтересовался самочувствием, услышал в ответ: «Представьте, превосходно. Так вот и хочется встать и кувыркаться, как ребенку. Прямо не верится, что сегодня операция». Семен Михайлович, которого природа наградила богатырским здоровьем, смутно представлял, зачем вообще в мирное время нужны врачи, немедленно предложил отвезти наркома домой: «Тогда зачем вам оперироваться, если все хорошо?.. Моя машина у подъезда».

Я бросился к шифоньеру, подал Фрунзе обмундирование и сапоги. Михаил Васильевич, казалось, согласился. Он надел брюки и уже накинул на голову гимнастерку, но на мгновение задержался и снял.

– Да что я делаю? – недоуменно проговорил он. – Собираюсь уходить, даже не спросив разрешения врачей.

Я не отступал:

– Михаил Васильевич, одевайтесь, а я мигом договорюсь с докторами.

Но Фрунзе отказался от этой услуги. Он решительно разделся и снова лег в постель.

– Есть решение ЦК, и я обязан его выполнять.

Как ни упрашивал его, он остался непреклонным.

Так ушел я от своего друга, не уговорив его.

Анастас Микоян, согласно его воспоминаниям, был свидетелем разговора Сталина с профессором Розановым, который и делал операцию Фрунзе. Причем, по словам Микояна, именно Сталин выражал обеспокоенность, нужна ли операция вообще, но утверждал, что сам Фрунзе на ней настаивает, да и виднейший врач Розанов – тоже. Так может, позвать Розанова и хорошенько его расспросить, предложил Микоян, который был лично знаком с профессором и слышал о нем много положительных отзывов.

Пригласив Розанова сесть, Сталин спросил его: «Верно ли, что операция, предстоящая Фрунзе, не опасна?»

«Как и всякая операция, – ответил Розанов, – она, конечно, определенную долю опасности представляет. Но обычно такие операции у нас проходят без особых осложнений, хотя вы, наверное, знаете, что и обыкновенные порезы приводят иной раз к заражению крови и даже хуже. Но это очень редкие случаи».

Все это было сказано Розановым так уверенно, что я несколько успокоился. Однако Сталин все же задал еще один вопрос, показавшийся мне каверзным:

«Ну а если бы вместо Фрунзе был, например, ваш брат, стали бы вы делать ему такую операцию или воздержались бы?» – «Воздержался бы», – последовал ответ. Ответ нас поразил. «Почему?» – «Видите ли, товарищ Сталин, – ответил Розанов, – язвенная болезнь такова, что, если больной будет выполнять предписанный режим, можно обойтись и без операции. Мой брат, например, строго придерживался бы назначенного ему режима, а ведь Михаила Васильевича, насколько я его знаю, невозможно удержать в рамках такого режима. Он по-прежнему будет много разъезжать по стране, участвовать в военных маневрах и уж наверняка не будет соблюдать предписанной диеты. Поэтому в данном случае я за операцию». На этом наш разговор закончился: решение об операции осталось в силе.

После операции в больницу приехали Сталин и Микоян (по воспоминаниям Микояна, с ними был еще и Киров), но в палату к Фрунзе их не пустили. Сталин передал Фрунзе записку: «Дружок! Был сегодня в 5 ч. вечера у т. Розанова (я и Микоян). Хотели к тебе зайти, – не пустил, язва. Мы вынуждены были покориться силе. Не скучай, голубчик мой. Привет. Мы еще приедем, мы еще придем… Коба». Микоян в мемуарах указывал, что ту самую записку писал Киров, а подписали все трое. Но если сравнить ее стиль с частной перепиской Сталина, становится более чем вероятным, что автором записки был все же именно он.

Мы плакали у гроба вождя и не скрывали слез. Плакал и наш железный командарм, беспримерной воли человек – Михаил Васильевич Фрунзе. Полтора года спустя из того же зала под звуки траурного марша мы проводили в последний путь и Михаила Васильевича. Смотрели на него, бледного, исхудавшего, и вспоминали иные дни – Уфу и реку Белую, и бешеный натиск офицерских полков, и нашего командарма, с винтовкой в руках ведущего бойцов Иваново-Вознесенского полка в контратаку. Вскоре вместе с Фурмановым меня пригласили в Военную школу имени ВЦИК – поделиться воспоминаниями о Фрунзе. Говорилось тяжело, слишком свежа была рана. Помню, и Фурманов с трудом, мучительно подбирал слова. Он рассказывал о революционерах Иваново-Вознесенска и о самом пламенном из них – Фрунзе – Арсении. Наши слушатели просили Дмитрия Андреевича написать о Фрунзе так, как написал он о Чапаеве. Он ответил, что и сам об этом думает. Действительно, Фурманов даже составил план будущей книги, но большего сделать не успел.