Владимир Рыжков - Белые пятна Второй мировой

С точки зрения системы высшей происходят достаточно важные изменения. Сталин делегирует не только какие-то оперативные функции своим соратникам, но и дает им право коллективного решения вопросов, а сам как бы держит руку на общем пульсе. И этот механизм коллективного руководства, оперативной самостоятельности означает, что создается некая новая система в рамках, конечно, сталинской диктатуры. Просто диктатуры бывают разные, с разной степенью централизации, с разной степенью прав и бесправия соратников, которые окружают диктатора. И это имело далеко идущие последствия, потому что в той или иной степени система, утвердившаяся в годы войны, продолжала, хоть и с колебаниями, действовать и после войны.

Я бы сказал, что то, что произошло в годы войны, – важный опыт, позволивший окружению Сталина почувствовать себя людьми, которые внесли вклад в Победу. И этот опыт коллективной работы, этот опыт коллективной ответственности им очень пригодился после смерти Сталина, когда встал вопрос: а что же делать дальше? Они собрались в привычном составе, в котором собирались и во время войны, и сказали: «Вот теперь мы будем в таком составе решать вопросы». Да, через несколько месяцев пошли уже другие понятные процессы. Это всегда происходит, когда кто-то получает власть: ее опять потом начинают делить. Тем не менее эта система так или иначе дожила до конца Советского Союза. У Устинова была своя огромная империя, у Андропова – своя, у министра сельского хозяйства и мелиорации – своя. А Брежнев был таким же лояльным патроном, как Сталин в годы войны.

И нужно сказать, что по сравнению с единоличной диктатурой, когда вождь волен делать абсолютно все, когда только он и никто иной имеет право голоса, когда каждый из высших чиновников лишен не только права на какую-то административную самостоятельность, но и на жизнь, – вот по сравнению с такой ситуацией «коллективное руководство», пусть и в кавычках, – это шаг вперед. Не идеальная ситуация, в ней масса противоречий, эта олигархия, конечно, тоже растаскивает страну, появляются ведомственные интересы, межведомственные противоречия, каждый старается получить больше и часто – вопреки разумной какой-то логике. Ключевский говорил: в России никогда не было борьбы партий, всегда была борьба ведомств. Но все-таки борьба ведомств по сравнению с тиранией – это шаг вперед.

Стал ли Сталин после 22 июня 1941 года ценить кадры? По крайней мере он понял, что других кадров у него нет. И хватит их угнетать, потому что от этого становится только хуже, потому что люди теряют инициативу, боятся шаг сделать, возникает неуверенность. И ни к чему хорошему это не приведет. В качестве примера приведем уже упоминавшуюся историю с Мехлисом во время Керченской операции. Ведь там что получилось? Мехлис действовал так, как он привык действовать всегда, то есть он стал таким комиссаром, который не давал шагу ступить командующему фронтом. А Сталин потом выговаривал командующему фронтом. Тот оправдывался, говорил: «Ну, вот товарищ Мехлис». «А при чем здесь товарищ Мехлис? Это же вы были командующим фронтом, а не товарищ Мехлис». То есть на определенном этапе Сталин понял, что репрессии репрессиями, которые, повторю, ослабевали, но нужны профессионалы, и в 1942 году отменяется институт военных комиссаров, чтобы не мешали военным, вводят знаки различия, назначают денщиков, ординарцев… То есть восстанавливают во всей его полноте ненавистный, казалось бы, институт офицерства. Потому что поняли, что армия без этого существовать просто не может.

То есть, с какой стороны ни посмотреть, мы видим некую переоценку тенденций, которые наблюдались накануне войны, видим, как Сталин идет на определенные уступки, вынужденно приспосабливаясь к этой новой кризисной, абсолютно кризисной ситуации.

При этом Сталин вошел в войну и вышел из нее с неизменным практически окружением. Никто не был задвинут, никто и не выдвинулся. Потому что, считал он, в такой ситуации нельзя бесконечно тасовать кадры. Во время войны происходит возвращение Вячеслава Молотова на позиции второго человека в стране. До войны Сталин его начал отодвигать. Когда он сам стал председателем Совета народных комиссаров, то вместо Молотова на пост своего первого заместителя поставил Вознесенского, молодого функционера. В 1939 году начались первые нападки на Полину Жемчужину, жену Молотова. И что же? Кто обращается к народу в первый же день войны? Молотов. Один из заместителей председателя СНК, один из членов Политбюро. Почему он? Да потому, что в стране все знают его не формальный, а фактический статус, его политический вес. И Сталин должен считаться с тем, что есть такие знаковые фигуры, у которых есть, если хотите, некая символическая власть. Тот же Ворошилов. Его накануне войны снимают со всех постов, потому что финская война была совсем неудачной, и его делают ответственным за эти поражения. А после 22 июня Ворошилов опять становится членом ГКО. Опять вопрос: почему? Да потому, что Сталин прекрасно осознает важность этих фигур для легитимности власти. Ведь все эти люди, ко всему прочему, легендарные фигуры революции.