Бэзил Лиддел Гарт - По другую сторону холма

«О готовящейся высадке говорили самые разные знаки, — вспоминал Блюментритт. — Серьезную угрозу стала представлять для нас возросшая активность Сопротивления. Резко увеличились потери из-за рейдов и засад партизан. Летели под откос поезда, доставлявшие к фронту людей и грузы. Авиация союзников наносила удары по железным дорогам Франции и Западной Германии, разрушала мосты через Сомму, Сену и Луару. Понятно было, что все это происходит не случайно».

Рундштедт добавил: «Мы не знали точной даты вторжения, но это не имело принципиального значения. Начиная с марта мы ожидали его каждый день». Я поинтересовался, действительно ли шторм, задержавший выход в море наших кораблей на сутки и едва не послуживший причиной отмены операции, позволил немцам почувствовать себя в безопасности. «Нет, — ответил Блюментритт, — мы были уверены, что у союзников есть корабли, которым ничто не угрожает. Поэтому мы всегда были настороже независимо от погоды».

Рассказ продолжил Рундштедт: «Единственной неожиданностью для нас стало время суток. Дело в том, что наши военные моряки были уверены, что союзники могут высадиться только по высокой воде. То, что вы выбрали время отлива, имело для вас еще одну положительную сторону: следовавшие впереди отряды были защищены от огня скалами.

Величина армии вторжения тоже не явилась для нас неожиданностью. Мы даже считали, что она будет больше — слишком уж преувеличенным в сообщениях наших агентов оказывалось число присутствующих в Великобритании американских дивизий, — но некоторая переоценка сил противника имела для нас важное, хотя и не прямое следствие. Мы были убеждены, что следует ожидать еще одну высадку, в районе Сомма — Кале».

Блюментритт рассказал о дне «Д», каким он виделся из штаба немецкого командования, расположенного в Сен-Жермене, то есть немного западнее Парижа. (Штаб Роммеля находился в Ла-Рош-Гийоне, то есть на полпути между Парижем и Руаном).

«Пятого июня, немногим позднее 9 часов вечера, мы перехватили несколько радиосообщений, которыми обменялись между собой англичане и участники французского Сопротивления. Из них стало ясно, что армия вторжения уже в пути. Наша 15-я армия, стоявшая к востоку от Сены, была поднята по тревоге, хотя по непонятной причине 7-я армия, находившаяся в Нормандии, была поднята по тревоге только в 4 часа утра. [12] Судя по документам 7-й армии, сигнал тревоги там прозвучал в 01:30. Таким образом, начало было неудачным. Вскоре после полуночи начали поступать сообщения о сбросе парашютного десанта.

Время было решающим фактором. Из частей резерва самым доступным оказался 1-й танковый корпус СС, находившийся к северо-западу от Парижа. Но мы не могли никуда направить его без распоряжения из ставки Гитлера. В 4 часа утра фельдмаршал фон Рундштедт позвонил туда и попросил разрешения использовать этот корпус для усиления удара Роммеля. Йодль, выступавший от имени Гитлера, ответил отказом. Он считал, что высадка в Нормандии не более чем обманный маневр и что скоро последует другая высадка, восточнее Сены. „Битва мнений“ продолжалась весь день, и только в 4 часа пополудни корпус СС наконец-то был передан в наше распоряжение.

Но с его передвижением тоже возникли трудности. Его артиллерия располагалась на восточном берегу Сены, а мосты были уничтожены авиацией союзников. Фельдмаршал и я убедились в этом лично. Поэтому артиллеристам предстояло совершить большой круг, чтобы перебраться через Сену южнее Парижа. По дороге они подвергались систематическим бомбардировкам, что еще более замедлило их продвижение. В результате этот резерв появился в нужном месте только через двое суток».

Войска союзников к тому времени уже прочно обосновались на берегу, и шанс быстрого контрудара был упущен. Таковые дивизии были вынуждены вести ожесточенные бои с целью не дать армии вторжения продвинуться в глубь территории. О том, чтобы отбросить союзников в море, речь уже не шла.

В ходе бесед выяснились два любопытных факта о том дне. Во-первых, сам Гитлер узнал о высадке только поздним утром, а во-вторых, Роммель находился не на месте, как это было и в Эль-Аламейне. Если бы не эти факты, реакция немцев вполне могла быть более решительной.

Гитлер, как и Черчилль, имел привычку ложиться очень поздно, далеко за полночь, и для офицеров его штаба она была связана с многочисленными трудностями. Утром они, как правило, находились еще в сонном состоянии. Похоже, что в день высадки Йодль не хотел тревожить сон Гитлера, и потому взял на себя ответственность, отказавшись выделить Рундштедту резервы ОКВ. Варлимонт рассказывал, как вскоре после телефонного разговора со звонившим из Франции Блюментриттом Йодль признавался ему, что не до конца верит в то, что это настоящая высадка. Совещание по поводу создавшейся ситуации состоялось только днем, в замке Клессхайм под Зальцбургом. Варлимонт вспоминал, что, войдя в зал, Гитлер «странно рассмеялся и с необычно сильным австрийским акцентом произнес: „Так, значит, началось“».