Саад Шазли - Форсирование Суэцкого канала

Как я уже говорил, Садек был одной из трех ключевых фигур в заговоре Садата. Он всегда верил, что вследствие этого он будет иметь реальную власть. Например, он откровенно и публично высказывал свои взгляды, даже когда они противоречили взглядам Садата. И Садек пользовался популярностью в войсках, благодаря повышению окладов и пенсий, раздаче наград, организации поездок за границу, раздаче денег и привилегий своему окружению — то есть он использовал все обычные методы завоевания популярности. В ответ он требовал и получал абсолютную лояльность. Садату, который стремился утвердиться в качестве абсолютного правителя, Садек мог казаться угрозой.

У генерала Ахмеда Исмаила Али такого потенциала не было. Он был слабым человеком, который подчинялся вышестоящим и помыкал подчиненными. На него сильно повлияла вторая отставка в сентябре 1969 года. Он стал еще более нерешительным, чем раньше. Он избегал ответственности за принятие решений, предпочитая получать, а не отдавать приказы. Он был крайне непопулярен в войсках, что неудивительно, поскольку вел себя исключительно резко и, хотя он не интересовался личными проблемами людей вокруг него, он был твердым приверженцем непотизма, когда дело касалось его семьи или семей тех, кто мог ему помочь. В глазах Садата такая непопулярность была еще одним достоинством. Так же, как и то, что он и начальник Генштаба были в ссоре (Садат твердо верил в принцип «разделяй и властвуй»).

Также нельзя было забывать, что дни Исмаила Али были сочтены. И президент Садат это знал. После смерти Исмаила в декабре 1974 года результаты вскрытия, проведенного английскими врачами, лечившими его, показали, что рак у него прогрессировал по меньшей мере уже три года. (Я видел этот отчет, когда был послом в Лондоне). Таким образом, болезнь медленно убивала Исмаила уже год, когда президент Садат назначил его министром обороны и Главнокомандующим. Садат признался, что все знал. В своей речи в 1977 году Садат сказал, что знал о болезни Исмаила до октябрьской войны и во время нее, и врачи говорили ему, что Исмаил больной человек, не способный принимать решения.

В связи с этим возникают пугающие вопросы. Почему в самый критический момент Садат назначил на ответственный пост тяжелобольного человека? Неужели он ставил личные интересы выше жизненных интересов его страны?

Я сожалею, что так написал об Исмаиле. Но я должен говорить правду. Исмаил не годился для такой работы, и его слабость имела катастрофические последствия для страны. Грех лежит на том человеке, который назначил его, а затем манипулировал им, зная, что Исмаил умирает.

Случилось так, что в течение 11 месяцев нашей совместной работы до начала войны Исмаил и я редко спорили. Мы оба старались изо всех сил. Кроме того, нам не из-за чего было спорить. Наши планы были готовы. Конечно, мы постоянно вносили в них поправки, когда получали сведения о противнике или у нас вступали в строй новые войсковые части. Но ядро этих планов не менялось. Что касается ведомственных дел, Исмаил продолжал контролировать работу Управления разведки и Управления кадров, но он позволял мне вмешиваться в дела Финансового управления. Наедине со мной он не пытался скрыть свою неприязнь, но на людях он никогда на меня не нападал. Нам удавалось ладить.

Как мы увидим, во время самой войны все было по-другому. Но опять виноват был Садат. После войны Исмаил, конечно же, сыграл свою роль в кампании Садата по моей дискредитации. Некий английский историк, который после войны взял продолжительное интервью у Исмаила, затем приехал ко мне в посольство в Лондоне и рассказал мне, как ему не советовали упоминать мое имя в присутствии Исмаила. Но без этого оказалось невозможно разумно говорить о войне. Выведенный из себя, Исмаил неожиданно выплеснул всю свою неприязнь ко мне, на грани ненависти.

И все же, в конце концов, он чувствовал свою вину. В 1974 году в последней попытке приостановить развитие рака Исмаил лег в частную клинику в Лондоне. Я приехал навестить его. Он знал, что умирает. Вдруг он сказал: «Я знаю, что ты был предметом злобных и несправедливых нападок. Этого всегда хотел президент. Даже когда мы снимали документальный фильм о войне, президент приказал изъять твое имя и фотографию. Я хочу, чтобы ты знал, что я сказал ему: генерал Шазли принадлежит истории, мы не можем это игнорировать…». Я его успокоил. Я сказал, что Аллаху известны все факты и что происходит в наших сердцах, и говорил то, что обычно говорят умирающему. Затем я уехал, размышляя о том, что делают люди ради преходящей власти, и мысленно молясь о том, чтобы это искушение меня миновало.