Саад Шазли - Форсирование Суэцкого канала

К этому времени похолодало. Мы попросили разрешения переправить одеяла и теплую одежду солдатам Третьей армии. Израильтяне отказали.

Израилю было мало действовать нам в пику негласно. Они хотели публично унизить Египет. Они объявили, что 2–3 декабря их корабль «Беэр-Шева» нарушит объявленную нами блокаду Красного моря и пройдет через пролив Баб-эль-Мандеб. Правда, блокада не действовала с 1 ноября, когда мы позволили танкеру с грузом 123 000 тонн беспрепятственно проследовать в Израиль мимо наших конвойных кораблей из-за опасений, что израильтяне откажутся пропустить припасы в Третью армию. Но Израилю было мало тайных уступок.

Когда Каир пожаловался Вашингтону на непримиримую позицию Израиля, давление только возросло. 4 декабря Исмаил Фахми, наш министр иностранных дел получил письмо от Киссинджера, в котором говорилось:

— переговоры между Египтом и Израилем на 101-м км должны возобновиться «на деловой основе»;

— предложения Ярива от 22 ноября могут стать основой для мирной конференции в Женеве;

— если арабские страны не снимут эмбарго на поставки нефти до конференции в Женеве, Соединенные Штаты, возможно, не смогут влиять на ход конференции.

Киссинджер не уточнил, что он имел в виду под «деловой основой». Но если это означало взаимные уступки, без сомнения, все уступки должны быть с нашей стороны. И, по-видимому, не только с египетской. Эмбарго на поставку нефти начало давать нежелательный эффект. Теперь Киссинджер принуждал Египет убедить его арабских союзников снять его. Получается, что весь арабский мир должен был заплатить за окружение Третьей армии.

К этому времени начались поиски козлов отпущения. Оглядываясь назад, я понимаю, что к 23 октября Садат, должно быть, понял необходимость найти оправдание своим действиям, когда окружение израильтянами Третьей армии развеяло его лживые сказки о семи танках в зарослях у Деверсуара. Но первые признаки этого появились только месяц спустя.

21 ноября: совещание Верховного совета Вооруженных сил. Председательствует Садат. Ясно, что большинство сидящих за круглым столом были в ярости и чувствовали унижение из-за бесконечных требований Израиля в переговорах на 101-м км и из-за тяжелого положения Третьей армии, которое вынуждало нас выполнять эти требования. Президент размышлял о прорыве противника:

«Всего одна ночь, — говорил он. — Только подумайте. Одна ночь, когда наши войска не сделали все, что в их силах, и противник смог переправить бронетехнику на западный берег. Одна единственная ночь с 18 на 19 октября. Если бы мы действовали правильно и энергично этой ночью, мы бы ликвидировали прорыв, и ничего этого бы не случилось».

Я сразу понял, к чему он клонит. Ночь с 18 на 19 октября я провел в штабе Второй армии. Я не был намерен терпеть это.

«Г-н президент, — сказал я. — солдаты Второй армии сделали все, что в их силах ночью 18 октября».

«После войны, — сказал президент, — мы учредим расследование для определения меры ответственности каждого за этот прорыв».

«Прекрасно, — сказал я. — Действительно очень важно знать, кто за это отвечает».

После совещания Исмаил и я проводили президента до машины. Когда мы шли назад, министр сказал: «Почему ты так разговариваешь с президентом? Зачем принимать его замечания на свой счет? Разве ты командовал Второй армией?»

Когда говорил Садат, я вдруг задал себе вопрос, что именно Исмаил сообщил ему о событиях той ночи. Я не был склонен смягчать свои слова. «Я не командую и не командовал Второй армией, — сказал я. — Но мое присутствие там в качестве начальника Генштаба вооруженных сил давало мне право одобрять или отклонять любые решения, принятые любым армейским командиром».

Когда мы вернулись в зал, где все складывали свои бумаги, я подошел к командующему Второй армией, генералу Халилю. «Я чую некие закулисные маневры с целью поиска козла отпущения, — сказал я тихо. — Будь осторожен и следи, чтобы не пропали или не были подделаны штабные документы Второй армии, относящиеся к ведению войны».

Однако, когда разошлись члены Верховного совета Вооруженных сил, я начал обдумывать еще одно загадочное высказывание президента: «Военные должны сосредоточить все усилия на выполнении своей собственной задачи, — сказал он. — Они не должны вмешиваться в политику. Переговоры о разъединении являются делом политиков. Будет соглашение достигнуто или нет, вас это не касается. Вы должны заниматься своим делом». Если расшифровать слова президента (что мы все научились делать), они были ответом на некий слух, сплетню или донесение о ком-то из участников заседания. Но кого именно или какую группу лиц он подозревал во вмешательстве в политику, чей вызов он принял так серьезно?