Армин Молер - Консервативная революция в германии 1918-1932

Но едва ли может быть случайностью, что в данном контексте речь ведется всё-таки о двух «юнкерах». Со времени того, как благодаря русским Фридрих Великий был избавлен от позора, равно как позже от конвенции генерала Йорка, ориентация на Россию была своеобразной константой в прусской политике (см. раздел книги 4.5). Мальцан стремился возобновить договор перестраховки, заключенный в 1887 году Бисмарком с Россией, а затем сподвиг в 1922 году министра иностранных дел Ратенау заключить в Рапалло договор с Советской Россией. Известие о заключении этого договора произвело в Париже и Лондоне эффект разорвавшейся бомбы. Однако вскоре выяснилось, что договор никак не угрожал Версальской системе, а потому был в большей степени тактической уловкой, нежели стратегическим решением.

Умеренный национал-большевизм нельзя переоценивать, равно как его радикального собрата. Их значение можно выявить по характеру и симптомам: привлечение крайностей, но при этом с умеренным идейным фоном — всё это говорит о шаткости положения. Характеристика, которую Брокдорфу-Ранцау дал Эрц-бергер — «опасный гибрид прусского юнкера и русского большевика» — кажется изрядно преувеличенной. Для атмосферы, в которой развивался официозный «национал-большевизм» в большей степени присущи слова, высказанные Сектом: «Автору этих строк некогда немецкое дипломатическое посольство в Москве настойчиво рекомендовало, чтобы во имя налаживания отношений между двумя государствами дал слово русским, что не готовлю против них посягательств. Я решительно отверг точку зрения, что убийство, совершенное находящимся на государственной службе немцем, не было бы вмешательством в наши внутренние дела, а потому подобное должно был резко пресечено».

Несмотря на все старания ни Сект, ни Мальцан, ни тенденции, олицетворением которых они были, не смогли одержать верх в Веймарской республике. Равно как в дипломатии, так и делах рейхсвера решение принимались меньшинством, правительственными представителями, которые нередко предпочитали тайные и самовольные решения. Ситуацию не смогли исправить и аналогичные устремления в немецкой экономике, представители которой мыслили противопоставить Западу союз Германии с ее качественной индустрией и России с её богатыми запасами сырья.

Итог: национал-большевизм, возникший в КПГ, был явлением «до востребования» — тем, что использовалось в определенный момент Коминтерном. НСДАП жестко задушила национал-большевизм в своём окружении ещё в самом зародыше. Национал-большевизм Секта и Мальцана оставался половинчатым; это была полумера, которую руководители структур рассматривали как возможную наряду со многими другими. В этом положении национал-болыпевистские решения через сближение крайних флангов («левое» и «правое» всё ещё имело значение) мог себе позволить только лишь лагерь «Консервативной революции».

Под конец Веймарского правления в общем консервативно-революционном движении появлялось всё больше групп и союзов, которые предпочитали брать на вооружение «нефальсифицированный» национал-большевизм. Борьбу, которая велась на три фронта, ярче всего характеризовало движение «Сопротивление», возглавляемое Эрнстом Никишем. Оно получило подобное название, так как намеревалось сопротивляться одновременно и «пособнической» Веймарской республике, и КПГ, и НСДАП.

Дистанция между «Консервативной революцией» и соперниками на флангах не всегда бывает очевидной. Например, наметить различия межу «Консервативной революцией» и национал-социализмом не столь просто, как провести границу между консервативными революционерами и коммунистами. Принципиальные различия между «Консервативной революцией» и национал-социализмом уже рассматривались во вводных разделах этой работы (1.1-.1.4) Можно однозначно утверждать, принципиальные различия крылись в интеллектуальных построениях, так как на уровне политической реальности «Консервативная революция» всегда искала возможность реализации предложенных ею идей. Эти идеи проникали в смежные с другими движениями области, что затрудняет их идентификацию.

События, которые проложили путь национал-социализму, находятся по ту сторону Веймарской республики. Как окончательно сформировавшееся явление он может быть идентифицирован лишь несколько лет спустя после событий 30 июня 1934 года. До этого момента он — лишь узелок возможностей, причем, возможностей, которыми могли воспользоваться разные политические группы. Тот, кто упрощает ситуацию, низводит её до примитивных пропагандистских моделей национал-социалистов или их противников, не может постигнуть суть событий 1933 и 1934 годов. В отличие от коммунизма у национал-социализма нет четких очертаний (они не появились вплоть до его заката), которые могли бы трактоваться как четко определенные, совершенно недвусмысленно трактующиеся догмы.