Армин Молер - Консервативная революция в германии 1918-1932

Небель пишет: «Мировоззрение... неустойчиво и нуждается в отсылке к бытию; и тогда оно стремится возвеличить часть до уровня целого, сотворенное и вторичное до уровня первопричинного, настойчиво требует вознести частичное как абсолютную истину. Через подобное соединение в какой-либо специфической области, будь то экономика или раса, мировоззрение живет через отрицание, через инобытие прочих мировоззрений, возносящих до уровня Абсолюта другие сферы». Суть мировоззрения состоит в том, что оно встречается у большинства, даже если его изначальное стремление состоит в том, чтобы превратить это множество в единицу.

«Мировоззрение» предполагает наличие при себе нового типа авторов. Это не философ, не поэт в чистом виде, это тип «поэта-мыслителя», так как его речь — это смесь, состоящая из терминов и образов. Постоянное следование за мировоззрением нередко проявляется в том, что сама жизнь автора превращается в произведение исключительной силы (Лоуренс Аравийский, комиссар Мальро, кавалер ордена «За заслуги» Эрнст Юнгер).

Философия в её старом смысле продолжает существовать наряду с мировоззрением, однако ей отведено специальное пространство, куда допущены только философы. Но всё-таки её вклад в дело перемен нельзя назвать совершенно незаметным. Поскольку мировоззренческий лексикон подчас настолько перегружен проявлениями грубой действительности, что не в состоянии больше взлететь до философского уровня, то сам язык философов достигает ранее неведомой степени опустошения, которому, в конце концов, можно противопоставить лишь только чистый разум (неокантианство). Также возникает ощущение, что «кафедральная философия» из лагеря отверженных переполняет отдельные из видов мировоззрения (Сартр).

И если на одной стороне находится философия в её старом понимании, то на другой стороне пребывает прижатая к стенке поэзия. Проявление этого можно увидеть в постепенном вытеснении стихотворений «листовой прозой» (прежде всего дневники, например, Эрнста Юнгера), новыми формами, такими как театр в степени доктринального катехизиса (Брехт), романами, ставшими учебниками по мировоззрению (Сартр, Эрнст фон Заломон «Город»).

Каталоги наших библиотек всё ещё приспособлены к старой, давно уже расчлененной конструкции западноевропейского духа, а потому наука едва ли смогла создать для себя те инструменты, чтобы учесть те явления, которые не попали как в историю философии, так и в историю поэзии. Даже отвлеченная «всеобщая духовная история» или ещё более невнятная «история культуры» подразумевают иерархически градированный духовный мир.

Но точно нет науки о мировоззрении. Она должна исходить из того, что в переходном состоянии, в котором давно уже находится европейский мир, трактат о пользе вегетарианства, апология суицида, учение о мировом льде или руководство по заклинанию духов находятся гораздо ближе к нерву времени, нежели остроумное философское или теологическое исследование. Удивительно, что при нынешней суетливости науки до сих пор не подвергалась изучению эта гремучая смесь из идей, образов, видений, частичных сведений и искаженных систем. Несколько настойчивых попыток предпринимались кафедрами теологии, философии и психологии, однако наибольшее количество реализованных проектов — всё-таки на счету журналистики. Таким образом, мы должны миновать этот омут, считающийся прибежищем «музыкантов мировой мудрости», большей частью на созданных самими же лодках.

Трудность изучения материала, который ещё не классифицирован официальной наукой, а для его обозначения ещё не разработан инструментарий и понятийный аппарат, отнюдь не единственная проблема нашего предприятия. Другая сложность заключается в том, что основной чертой выявленного нами мировоззрения является его убежденность в непостижимости действительности через рассудочные слова и точные понятия. Только поэтический слог и образ в состоянии явить нам реальность; научное понятие всё больше и больше «шифруется», теряет свои четкие контуры, становится подчиненным образам. Но всё-таки подобные мировоззрения нечасто могут дать удовлетворительный поэтический образ, а потому против собственной же воли застревают на уровне рассудочности.

Таким образом, мы сталкиваемся с весьма противоречивыми произведениями «нехудожественной литературы». Она пытается сопротивляться понятийному аппарату, присущему для науки. Именно по этой причине всё ещё не создан инструментарий и глоссарий, позволяющий вести учет мировоззрений. Даже если бы они появились на свет, то весьма спорно, что они могли бы помочь научной дисциплине, посвященной проблеме мировоззрений. Это подобно парадоксу «интеллектуального анти-интеллектуализма», что является отличительной чертой большинства мировоззрений, а не только рассматриваемого нами. Наука о мировоззрении не может опираться на понятия, предложенные рассматриваемыми ею же мировоззрениями. Скорее всего, она должна опираться на образы, которые скрыты сразу во всех них. Подобная попытка не может не оказать воздействия на лексикон исследователя. Он же постоянно пребывает в искушении перейти от «туманного» понятийного аппарата к «предельно четкой» образной речи.