Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

— Александр Сергеевич, если меня спросит коллектив, партийная организация, по каким мотивам я освобожден от работы в газете, что им ответить?

Щербаков взял со стола и зачитал мне текст постановления ЦК: «Назначить Н. А. Таленского ответственным редактором «Красной звезды», освободив от этой должности Д. И. Ортенберга».

— Вот так и скажите… Без мотивировки…

Да, невыполнимую задачу поставил секретарь ЦК передо мной!..

Через два дня Щербаков позвонил мне по телефону домой и, как бы извиняясь, сказал, что разговор со Сталиным пока не состоялся, придется обождать. И тут же добавил:

— А может, вы пойдете редактором «Правды» по военному отделу?

— Нет, Александр Сергеевич, только на фронт…

Через день он вызвал меня и сообщил, что я назначен начальником политотдела 6-й армии Юго-Западного фронта. Пожелал мне успеха и попросил:

— Пишите мне, свежему человеку лучше видно…

По сравнению с прошлыми днями и месяцами он был мягок, можно сказать, даже любезен. Вероятно, допускал, что я могу сунуться с письмом к Сталину, как это случалось ранее. И кто знает, чем это обернется. Бывало ведь не раз, что при резком расхождении мнений у меня, редактора военной газеты, и начальника Главпура поддержку получал я, а не Щербаков. Повторения подобной ситуации Александр Сергеевич, видимо, не желал. Но жаловаться Сталину, просить, чтобы меня оставили на прежней должности? Плохо знал Щербаков своих подчиненных, если так думал.

Словом, я отправился в 6-ю армию, успел к форсированию Днепра. Но вот какая тогда произошла история: после форсирования Днепра эту армию расформировали и я снова очутился в Москве, у Щербакова. Срочно начались поиски для меня другой армии. Но вакансий начпоарма не было. И тогда последовало распоряжение: освободить эту должность в 38-й армии генерала К. С. Москаленко. С этой армией я и прошел весь ее последующий боевой путь до самой Праги. Чем горжусь и благодарен судьбе…

В жизни все диалектично. Симонов верно угадал, что мне было «до зарезу жаль расставаться с «Красной звездой», с редакционным коллективом, с которым я не только сработался, но и подружился в самые грозные, самые тяжелые дни войны. Но было у меня и нечто другое, о чем я впервые сказал сам при встрече в новом моем качестве с командующим нашим фронтом И. С. Коневым. Произошло это уже в Карпатах. Маршал появился на КП 38-й армии несколько неожиданно. Все, кто находился там, в тот момент встали «во фрунт». Я в том числе. А Иван Степанович, отнюдь не склонный к фамильярности, вдруг обратился ко мне по-свойски. Махнул рукой, ладно, мол, не надо козырять, и сказал:

— Вот ведь где встретились. Будем, значит, вместе служить в частях командира Конева?

— Не такие уж плохие были эти части, Иван Степанович, — ответил я в тон ему и добавил: — Мы бы их не хвалили в газете.

— Верно…

Командующий армией генерал Москаленко и все остальные с удивлением посматривали на нас, не понимая, что сей диалог означает.

Для пояснения я вынужден здесь кратко повторить то, что пространно рассказал уже в другой моей книге.

В августе сорок первого года 19-я армия, которой тогда командовал Конев, вела успешное наступление на Западном фронте. Я побывал в этой армии, потом посылал туда наших спецкоров, в том числе и Михаила Шолохова. Это очень льстило Коневу. Каждый день в газете появлялся репортаж о боевых действиях армии. Но вот вместо сообщения, что наступают войска генерал-лейтенанта Конева, писали «части командира Конева». Цензурные ограничения не позволяли нам назвать 19-ю армию и даже употребить слово «соединения». И вдруг мне позвонил Сталин и без всяких объяснений сказал: «Перестаньте писать о Коневе». Пришлось вымарывать имя командарма из репортажей и даже очерка Шолохова, за что Иван Степанович, и без того недовольный нашими цензурными ухищрениями, совсем обиделся.

И вот ныне, в первую же встречу на фронте, не без подначки напомнил мне ту ситуацию. А за обеденным столом, успев сменить гнев на милость, участливо спросил:

— Ну, как служится? Интереснее здесь?

— Везде интересно, смотря по обстановке, — так я обошел этот казуистический вопрос.

И все же не скрыл от него свое истинное настроение. А суть его была такова. Обстановка в редакции изменилась. Будь там теперь редактор хоть семи пядей во лбу, развернуться ему трудно, если не невозможно. Полосы газеты, как правило, заполняются официальными материалами: приказами Верховного Главнокомандующего о взятии городов и салютах, пространными сообщениями Совинформбюро, указами о награждении, постановлениями о новых званиях, хвалебными «письмами» «вождю и великому полководцу» всевозможных организаций. Своих собственных материалов было мало: не хватало места в газете. В эту пору уже не надо было ломать голову над тем, как подать материалы по проблемам оборонительных и первых наступательных сражений. Прекрасный редакционный коллектив не мог, и не по своей вине, так полно и широко себя проявить, как в первые два года войны. И к чему в таком случае редакционные «муки творчества»? Поспевай только за сводками Совинформбюро — пережевывай его сообщения, пересказывай своими словами приказы и указы. Но не каждому по нраву такое спокойствие — к таким я причислял и себя. А главное — считал своим долгом хотя бы в последний год войны принять непосредственное участие в разгроме немецко-фашистских захватчиков и высоко ценил доверенный мне пост руководителя партийной организации и политорганов целой армии! Так я и объяснил все Коневу. Он согласился со мной: