Жорж Вигарелло - История тела Том 1 [От Ренессанса до эпохи Просвещения]

Но за пределами такого рода связей история тела обретает насыщенность и отражение в воображении именно благодаря материальному опыту. Своеобразие его в том, что он объединяет индивидуальную оболочку и социальный опыт, личные предпочтения и коллективные нормы. Именно в силу того, что тело существует как бы на границе личного и общественного, оно находится в самом центре культурной динамики. Так, для социальных наук тело — и хранилище нормы, и активная инстанция, которая, как показал Норберт Элиас, оперативно их маскирует, присваивает, приватизирует: именно здесь происходит длительная работа по подавлению импульсивности и уходу от спонтанности. Отсюда дотошная разработка этикета, правил вежливости, самоконтроля; отсюда история создания различных западных телесных практик и инструментов (вилка, плевательница, нижнее белье, носовой платок, водопроводная сеть). Контекст изобретения всех этих приспособлений — часть коллективной динамики, эти изобретения, как считается, сдвинули порог стыдливости, заново создав социально «отличное» и «цивилизованное». Это этапы исключительной важности: разработка этих телесных «правил» идет медленно, но забывается быстро, поэтому они начинают казаться естественными и вносят свой вклад во «вторичное моделирование чувствительности».

Фуко пишет о более мрачном процессе, когда тело мыслится как точка приложения власти, как объект до такой степени ею сформированный, что он определяет видение мира и общества [8] См.: Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. . Тогда нормативное тело — это тело «исправленное», где физическая подчиненность порождает подчиненность сознания. Отсюда история тех наказаний, развитие которых на протяжении веков делает людей все более «послушными и полезными», медленное конструирование все более тонких систем физического воздействия, которые замещают преимущественно насильственное обращение с телом, свойственное Новому времени, на более сдержанную и непрерывную игру «обдуманных взглядов». Повторим: картина мрачная, наводящая на глубокие размышления об оппозиции принуждения и свободы, заставляющая оценить, сколь важную роль в этом противостоянии играет тело. Это не означает, что такой акцент на принуждении — единственная возможная интерпретация; как недавно показал Марсель Гоше, «модерн» может также рассматриваться как процесс автономизации, «освобождения от традиций и иерархий» [9] См.: Gauchet М. Essai de psychologie contemporaine. Un nouvel âge de la personnalité // Débat. Mars–avril 1998. P. 177. . Тело способно выступать в качестве освобождающего начала, примером тому — руссоистский отказ от корсета, старого традиционного «механизма», сжимающего детское тело и тем самым определяющего контур фигуры будущего гражданина.

Тем более что, помимо оппозиции «принуждение — свобода», необходимо иметь в виду и оппозицию «равенство — неравенство» — прежде всего речь идет о постепенной демократизации, которой характеризуются новые времена. Есть множество примеров, подтверждающих, что и тут тело играет центральную и чрезвычайно сложную роль: разве постепенное и неоспоримое распространение в современных обществах таких качеств, как телесное превосходство и красота, не сопровождается упорной дискриминацией, когда по–прежнему не у всех есть возможность ухаживать за собой, когда ожирением страдают самые бедные, а забота о себе, качество ухода, зависит от среды? Неравенство выражено телесно, анатомически.

Гендерные исследования, в свою очередь, уже давно показали: история женского тела — это история подавления, о чем свидетельствует набор эстетических критериев: в первую очередь традиционное требование всегда «целомудренной», девственной красоты, которая долгое время находилась под строгим надзором, пока, наконец, не произошла решительная эмансипация, воплощенная в более приемлемых формах, контурах и движениях, более открытых улыбках и обнаженном теле. Иными словами, история тела не может полностью уйти от истории гендерных моделей и идентичностей.

Как бы то ни было, такая история остается «граничной точкой» между сферами социального и субъективного. И это хорошо, поскольку так становятся заметны спекуляция на внешнем, соблюдение благопристойности и надзор над всеми способами телесного выражения — иными словами, контролирование всего, что относится к телу. Это способствовало умножению тех моделей поведения, которые нацелены на сокрытие интимного; тех опытов, которые полагались невыразимыми; это способствовало и пристальному наблюдению за скрытыми чувствами и процессами сознания. Следует ли говорить, что западный субъект — также результат напряженной работы над телом?