Кирилл Соловьев - Самодержавие и конституция

Выступления требовали от депутатов больших усилий. Например, Клюжев перед выходом на думскую трибуну мало спал, сильно худел и даже выглядел состарившимся. Все свое время он работал в библиотеке: читал и очень волновался. Готовясь к выступлению, следовало иметь в виду специфику аудитории. Во-первых, надо было учитывать плохую акустику зала. Во-вторых, депутаты чаще всего не слишком интересовались выступлениями коллег. В январе 1908 года Е. Я. Кизеветтер записала в дневнике: «В зале несмолкаемый гул, ораторов не слушают, уходят, од[ин] священник, кажется, спит». Она отметила, что во время выступления Г. Г. Лерхе В. А. Маклаков бегал по залу и собирал подписи под своим запросом. Ф. И. Родичев вспоминал, что и Милюков на заседании Думы обычно писал передовицы для кадетской газеты «Речь».

Вторую Думу ругали и слева, и справа. Тем не менее именно в дни ее работы на политическом небосклоне вспыхнули настоящие звезды. Одна из наиболее ярких – кадет В. А. Маклаков, обладавший всеми признанным ораторским дарованием. Его выступления вызывали всеобщий интерес, в том числе в зале заседаний. 13 марта 1907 года чиновник думской канцелярии Г. А. Алексеев писал отцу, что, по общему признанию, «не только в нынешней, но и в Первой Государственной думе не было такого оратора, как Маклаков. О содержании его речей вы можете судить по газетным отчетам. Хотя не думаю, чтобы они могли передать хотя бы тысячную долю того впечатления, которое они произвели на слушателей. Слушая красивую, умную, захватывающую речь В[асилия] А[лексеевича], я положительно дрожал от восторга. При этом я следил за Столыпиным. Обыкновенно спокойный, бесстрастный, не меняющийся в лице, он весь покраснел и согнулся: видно было, что он страдал». «И что это за способность, – поражался октябрист И. С. Клюжев, – говорить два часа и ни разу не запнуться, не затрудниться ни на момент в подыскании нужного выражения. Слова у него находятся сами собой и таки умело, красиво, гладко и сильно. Точно он заучивает наизусть да и говорит по свежей памяти. А какая логика, последовательность, цельность и убедительность – право, нельзя не удивляться. Он захватывает внимание всей Думы, и его слушают так, как никого». Думские выступления Маклакова вспоминались и многие годы спустя. Депутат Второй Думы Н. И. Иорданский писал в воспоминаниях: «Маклаков умел действовать на чувства своей задушевностью и искренностью. Часто у него это было искусственным приемом. Он мог говорить очень убедительно и трогательно даже о том, в чем сам вовсе не был убежден. Он говорил совершенно свободно, видимо многое говорил экспромтом, тут же творя на трибуне. Успех его речей был громадный. Он мог действовать и держать под обаянием своей речи не только центр, но и весь правый сектор Думы». Так, при обсуждении военно-полевых судов правые отказались поддержать эту инициативу именно под влиянием речи Маклакова. Граф В. А. Бобринский впоследствии заявлял, что таким ораторам, буквально гипнотизирующим публику, следует запретить выступать перед законодателями. Маклакова любили и думские журналисты. Они буквально бегали за ним, подхватывая меткое слово или яркое сравнение. В конце апреля 1908 года бюджетные прения были отложены из‐за болезни наиболее известного оратора нижней палаты. Вопреки устоявшемуся убеждению, выступления Маклакова не были импровизацией. Он к ним тщательно готовился: сначала писал, потом «начитывал» на диктофон, затем шел к приятелю депутату Думы М. В. Челнокову и репетировал перед ним, выслушивая его замечания.

Совсем другим (но отнюдь не менее ярким) оратором был Ф. И. Родичев. Еще во времена Первой Думы один из лидеров октябристов П. А. Гейден поражался его выступлениям: «Странная вещь, кажется, все мы сидим в думской зале спокойно, и ничего страшного нет. А вот Родичев заговорил: „Кровавые призраки реют в этом зале, и их нужно убрать“. И вот в самом деле чувствуется присутствие этих призраков». По мнению дочери Родичева, это объяснялось нервным напряжением самого выступавшего: «Иногда после речей приходилось сушить одежды отца: не только белье, рубашку и воротник, но и жилет и пиджак». Н. И. Иорданский писал, что «это был оратор-трибун, демагог… Он чувствовал острую ненависть к деспотическому правительству и мог говорить очень сильные речи, полные гнева. Он, кажется, слова бросал, как молот. Во время речи он сам вдохновлялся и заряжался своим красноречием. Иногда он делал паузы, когда выковывал свои жгучие фразы. Он краснел и дрожал. На свежего человека, никогда его не слышавшего, он производил впечатление человека как бы в каком-то ненормальном состоянии, даже как пьяного. Недаром правые хулиганы ему кричали с мест: „Должно быть из буфета пришел“».