Руслан Скрынников: Дуэль Пушкина

Наибольшее впечатление на привезённого из ссылки произвело, надо думать, не красноречие генерала, а его сообщение о том, что царь склонен его простить. Новость положила конец томительному ожиданию. В кабинет царя Пушкин явился окрылённым, что сказалось на ходе беседы. Напряжение спало.

После отдыха Николай I принял Пушкина в своём кабинете и долго беседовал с ним с глазу на глаз.

О чём говорили между собой опальный поэт и самодержец? Направление беседы с царём было предопределено прошением Пушкина о дозволении ему лечиться у столичных врачей [15] Т. XIII. С. 283—284. . 8 сентября перед Николаем I предстал человек, удручённый болезнью. «Я впервые увидел Пушкина, — рассказывал монарх в 1848 г., — в Москве… после коронации, куда его привезли ко мне из его заточения, совсем больного и в ранах…» [16] Лицейский товарищ поэта М. Корф слышал этот рассказ из уст государя и поспешил записать его через два дня после разговора. Корф «застенографировал» слова царя, но при этом не удержался от собственного комментария. К словам «в ранах» он приписал «от известной болезни», имея в виду болезнь венерическую. Однако добросовестность в конце концов взяла верх, и Корф вычеркнул добавленные от себя слова. (Эйдельман 1987. С. 171).

В прошении поэт писал, что надеется «на великодушие» императора и относится к прошлому «с истинным раскаянием…» Всё это определило тон беседы. Николай I видел перед собой раскаявшегося больного человека и был отменно любезен. Он должен был рассмотреть поданное прошение и объявить свою волю. Ответ был удовлетворительным. Пушкин получил разрешение остаться для лечения в Москве. Неделю спустя после свидания Пушкин извещал друзей: «Государь принял меня самым любезным образом» [17] Т. XIII. С. 296, 559. . В самом начале 1826 г. поэт писал друзьям: «Моё будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения со мною правительства etc.» [18] Т. XIII. С. 257. . Обхождение императора с опальным поэтом превзошло всё, на что последний мог рассчитывать.

Самодержец разговаривал с Пушкиным наедине, а потому вполне надёжными можно считать лишь сведения, полученные из первых рук. Когда Николай I, как он сам рассказывал М. Корфу, спросил Пушкина между прочим, что бы он сделал, «„если бы 14 декабря был в Петербурге?“ — „Был бы в рядах мятежников“, — отвечал он не запинаясь» [19] Русская старина. 1899. № 8. С. 310. Характерная фраза: «Он [Пушкин] наговорил мне пропасть комплиментов насчёт 14 декабря», — как показал Н.Я. Эйдельман, отсутствует в автографе дневника Корфа и в первом посмертном издании его записок; она появляется лишь во втором издании. .

Краткое и энергическое заявление соответствовало характеру Пушкина. Оно бросало тень на одного лишь говорившего [20] В мемуарах Хомутовой эпизод передан иначе. Повествуя от имени Пушкина, Хомутова пишет: Император долго беседовал со мною и спросил меня: «Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял ли бы ты участие в 14 декабря?» — «Неизбежно, государь, все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них». Хомутова была писательницей, и её беллетризованные записки напоминают скорее анекдоты из жизни Пушкина, чем стенографическую запись. Мог ли Пушкин ответить царю, что непременно принял бы участие в мятеже на Сенатской площади, потому что все его друзья были в заговоре, и он был бы «в невозможности отстать от них»? Прежде всего это было бы вопиющей неправдой. Ближайшие друзья поэта — Жуковский, Вяземский, Александр Тургенев — были непричастны к деятельности тайных обществ и осуждали декабристов. Вожди мятежа были казнены или сосланы в Сибирь, но власти не избавились от подозрений. Пушкин допустил бы большую неосторожность, если бы заявил царю, что все его друзья были в заговоре. .

Друзья настоятельно советовали Пушкину добиваться от царя прощения. Отвечая им, он писал: «…я желал бы вполне и искренно примириться с правительством». До казни декабристов он верил, что может «условиться с правительством (буде условия необходимы)» [21] Т. XIII. С. 257. . После казни декабристов эти надежды поколебались. Однако царское прощение изменило всю ситуацию [22] Беседа с монархом менее всего напоминала допрос. Именно поэтому Николай I счёл возможным мимоходом задать поэту вопрос о его возможном участии в мятеже. Даже когда во время следствия по делу декабристов один из судей, Чернышев, спросил декабриста М.А. Назимова: «Что вы сделали бы, если бы были в Петербурге 14 декабря?» — Бенкендорф тотчас прервал его словами: «Послушайте, вы не имеете права задавать подобный вопрос, это дело совести». (Розен. С. 155.) Бенкендорф заботился о репутации дворянина — человека чести. Общество во все времена мстило презрением тем, кто избрал ремеслом доносы. Невзирая на графский титул и чины, шефа жандармов «третировали в высшем свете за его должность и низкие поступки» (Тодд. С. 34). .