Владимир Петрухин - Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры

Летописная конструкция, возводившая новгородцев к варягам, не находит прямого объяснения в летописных текстах. А. А. Шахматов, настаивавший на первичности новгородской редакции варяжской легенды, понимал очевидную несообразность возведения имени русь к варягам, равно как и отнесения новгородцев к «роду варяжьску» в НПЛ: ведь в новгородском тексте нет отождествления руси с одним из варяжских народов — это отождествление свойственно ПВЛ. Воспринимая конструкцию НПЛ как последовательное отражение реальных исторических событий, Шахматов разделил историю руси и варягов, первую (начальную русь) связав с водворением Аскольда и Дира на киевском юге (откуда они отправились в поход на Царьград в 860 г.), вторых (варягов) — с призванными затем (в 862 г.) варяжскими князьями, обосновавшимися в Новгородской земле. Шахматов предложил конъектуру, которая призвана была устранить противоречия в летописных текстах: «И от техъ Варягъ, находьникъ техъ, прозъвашася Варягы, и суть Новгородьстии людие до дьньшняго дьне от рода Варяжьска» (ср.: Шахматов 2002. С. 432, 210, 218). На неприемлемость этой конъектуры (уже в силу того, что Аскольд и Дир названы той же НПЛ варягами, а не русью) уже указывалось (Петрухин 1995. С. 77 и сл.).

А. А. Шахматов строит на основе первой гипотезы вторую: из реконструированной фразы «от тех варяг прозъвашася варягы, и суть новъгородстии людие до днешняго дьня отъ рода варяжьска, преже бо беша словене» он делает вывод о том, что варягами прозвались… словене новгородские, подобно тому, как на юге поляне восприняли от скандинавов название «русь». Варяги действительно составляли часть населения Новгородской земли, и, судя по скандинавским именам, сохранившимся не только в среде новгородского боярства, но и в новгородской глубинке вплоть до XIV в., память о варяжских «находниках» в Новгороде была актуальной не только во время составления гипотетического Начального свода в конце XI в., но и во время составления Новгородской первой летописи и позже. Но конъектура Шахматова все же неприемлема. Если поляне действительно восприняли название русь, как об этом прямо сообщает Нестор, то словене не только никогда не назывались варягами, но в аутентичных источниках Х! в. противопоставлялись им: уже в «Русской правде» словенин — местный житель, варяг — иноземец (см. в Заключении). И если, открыто отождествляя русь и варягов, а затем русь и полян, составитель «Повести временных лет» прибегает к специальным разысканиям и комментариям, то для поисков подобного отождествления словен и варягов в источниках оснований нет.

Историческая интерпретация этих летописных текстов осложняется тем, что названия варяги и русь для летописей с конца XI в. означали имена народов — потомков Иафета, в то время как исторически они восходили к обозначению воинских контингентов — наемников (см. о варягах — Мельникова, Петрухин 1994) и княжеской дружины, в начальном значении — «гребцов» (Мельникова, Петрухин 1989) [132]. Посему понимать летописный текст как отражение генеалогических представлений о варяжском происхождении новгородцев, пусть даже наиболее представительных боярских родов (ср.: Гиппиус 2001) [133], едва ли допустимо. Вместе с тем место варягов в «родословной» новгородцев и в истории формировании самого Новгорода становится все более очевидным благодаря раскопкам Е. Н. Носова на новгородском Городище. Представляется убедительной трактовка полученных материалов (в том числе скандинавских) как свидетельство того, что варяжская дружина призванного князя остановилась на Городище после призвания князей IX в. Вокруг этого княжеского стола, где делились доходы — дань, начало концентрироваться словенское население, создавшее Новый город (ср. работы Е. Н. Носова, в том числе последнюю монографию, посвященную Городищу, — Носов, Горюнова, Плохов 2005. С. 11 и обзорную работу — Новгородская Русь).

Эти материалы позволили В. Л. Янину предположить «политический механизм возникновения Новгорода», где Старым городом оказалось Городище — княжеская резиденция; но князья (при Олеге), перебравшись в Киев, покинули первую столицу, оставив там лишь варяжскую дружину, которой «новгородские люди» должны были платить дань по уставу Олега. Впрочем, этой дружине пришлось делить власть и доходы с местной верхушкой — формирующимся боярством и вечевыми институтами (Янин 2004. С. 72 и сл.). Можно предположить, вслед за А. А. Молчановым (Молчанов 1997) и А. А. Гиппиусом (Гиппиус 1997а), что властные исходные группировки быстро консолидировались, и местные боярские роды получили варяжские корни. Эти корни обнаруживает и археология: о скандинавском происхождении владельцев двух боярских усадеб на Неревском и Троицком раскопах свидетельствуют находки рунических надписей и амулетов — молоточков Тора (Рыбина, Хвощинская 2010. С. 76). С варяжским родом, однако, увязываются новгородские «люди», то есть платящие дань (словене, кривичи и меря, призывавшие князей и обязанные платить дань по уставу Олега), а не бояре. Впрочем, «людье ноугородьстии» в 970 г. требуют себе князя у Святослава в Киеве, угрожая, что в противном случае сами добудут себе князя (ПВЛ. С. 33). Стремясь захватить Киев, Владимир (под 980 г. — ПВЛ. С. 36; ср. НПЛ. С. 125) «собра вои многи, варяги и словѢне, чудь и кривичи» (в войске Олега сто лет назад участвует еще и меря), отправляется сначала на Полоцк.