Аркадий Гордин - Пушкин в Михайловском

Воронцов начал действовать. Не дожидаясь ответа из Петербурга на письмо царю, посланное через Киселёва, уже в конце марта 1824 года написал министру иностранных дел графу Нессельроде, по ведомству которого Пушкин числился: «Граф! Вашему сиятельству известны причины, по которым не столь давно молодой Пушкин был отослан с письмом от графа Каподистрия (статс-секретарь — А. Г. ) к генералу Инзову. Когда я приехал сюда, генерал Инзов представил его в моё распоряжение, и с тех пор он живёт в Одессе, где находился ещё до моего приезда, в то время как генерал Инзов был в Кишинёве. Я не могу пожаловаться на Пушкина за что-либо; напротив, он, кажется, стал гораздо сдержаннее и умереннее прежнего, но собственные интересы молодого человека, не лишённого дарования, недостатки которого происходят скорее от ума, чем от сердца, заставляют меня желать его удаления из Одессы. Главный недостаток Пушкина — честолюбие. Он прожил здесь сезон морских купаний и имеет уже множество льстецов, хвалящих его произведения; это поддерживает в нём вредное заблуждение и кружит ему голову тем, что он замечательный писатель, в то время как он только слабый подражатель писателя, в пользу которого можно сказать очень мало [Байрона]… По всем этим причинам я прошу ваше сиятельство довести об этом деле до сведения государя и испросить его решения. Если Пушкин будет жить в другой губернии, он найдёт более поощрителей к занятиям и избежит здешнего опасного общества. Повторяю, граф, что прошу об этом только ради его самого; надеюсь, моя просьба не будет истолкована ему во вред, и вполне убеждён, согласившись со мною, ему можно будет дать более возможностей развить его рождающийся талант, удалив его от того, что так ему вредит — от лести и соприкосновения с заблуждениями и опасными идеями».

Письмо это даёт достаточное представление о тех приёмах, к которым прибегал Воронцов, желая избавиться о Пушкина. Да не только от него. Не случайно хорошо знавший графа по армии декабрист С. Г. Волконский считал его человеком «ненасытным в тщеславии, не терпящим совместничества, неблагодарного к тем, которые оказывали ему услуги, неразборчивого в средствах для достижения своей цели и мстительного донельзя против тех, которые или стоят на его пути, или, действуя по совести, не хотят быть его рабами» [77] Записки С. Г. Волконского (декабриста). Пб., 1902, с. 325. . Под видом заботы о поэте Воронцов фактически послал на него в Петербург политический донос. Ведь из письма к Нессельроде недвусмысленно следовало, что Пушкин — главная притягательная сила для здешнего «опасного общества» — местных вольнодумцев, наезжающих в сезон морских купаний офицеров 2-й армии, военной и штатской молодёжи из разных губерний России. Пушкин, высланный из Петербурга, опасен и в Одессе, где приобрёл уже «множество льстецов».

За первым письмом к Нессельроде последовали и другие. Упорно добиваясь, чтобы его «избавили» от Пушкина, Воронцов в общей сложности послал в Петербург восемь писем. В середине мая ему был прислан личный рескрипт царя (что означало благоволение), где хотя и не было ещё прямого ответа на просьбу о Пушкине, но было о «стекающихся» в Одессу лицах, распространяющих «неосновательные и противные» толки, о «вредном влиянии» этого на «слабые умы» и о принятии «строгих мер» — то есть о пресечении вольнодумства. А значит — одобрялось отношение графа к Пушкину. Руки у Воронцова были развязаны.

22 мая коллежскому секретарю Пушкину в числе нескольких мелких чиновников было предписано отправиться в Херсонский, Елисаветградский и Александрийский уезды Екатеринославской губернии для получения сведений о местах, поражённых саранчой, для обследования их, проверки принятых мер и донесения об этом.

Это было оскорблением, и притом нарочитым. Не имея возможности придраться к поэту (тот был на редкость сдержан), граф, чтобы вынудить его совершить необдуманный поступок, не побрезговал провокацией — посылкой «на саранчу».

Пушкин не ослушался, внял советам доброжелателей. Но, вернувшись «с саранчи», сделал то, на что рассчитывал изощрённый ум Воронцова,— подал прошение об отставке. Начальнику канцелярии генерал-губернатора А. И. Казначееву, отговаривавшему от этого неосторожного шага, писал: «Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моём отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу — англичанину, явившемуся щеголять среди нас своей тупостью и своей тарабарщиной… Несомненно, граф Воронцов, человек неглупый, сумеет обвинить меня в глазах света: победа очень лестная, которою я позволю ему полностью насладиться, ибо я столь же мало забочусь о мнении света, как о брани и восторгах наших журналов».