Вадим Прокофьев - Среди свидетелей прошлого

Характеристика, скажем прямо, блестящая, для сыщика конечно. И П. Е. Щеголев, давший ее, не ошибся. Он писал на основании архивных материалов, ставших доступными для исследователей после революции 1905–1907 годов. В руки Щеголева попали «Записки» Николая I об обстоятельствах, сопутствующих его вступлению на престол.

Вот как венценосный мемуарист описывает ночь с 14 на 15 декабря 1825 года:

«В этих привозах, тяжелых свиданиях и допросах прошла вся ночь. Разумеется, что всю ночь я не только что не ложился, но даже не успел снять платья и едва на полчаса мог прилечь на софе, как был одет, но не спал. Генерал Толь всю ночь напролет не переставал допрашивать и писать. К утру мы все походили на тени и насилу могли двигаться. Так прошла эта достопамятная ночь. Упомнить, кто именно взяты были в это время, никак уже не могу, но показания пленных были столь разнообразны, пространны и сложны, что нужна была особая твердость ума, чтоб в сем хаосе не потеряться».

Этим словам Николая можно поверить, если судить по тому, что в первые дни следствие велось действительно стихийно, безо всякого плана. Однако Николай Павлович в своих записках хочет явиться перед потомством как судия справедливый, нелицеприятствующий. Напрасные потуги, столь типичные для многих и не царствующих мемуаристов.

Император запугивал, император запутывал, император лицедействовал. Он был палачом, но надевал на себя черный плащ иезуита. Он мог послать семье Рылеева денежное пособие, но он же приказал заковать в кандалы и содержать под строжайшим арестом в Алексеевском равелине князя Оболенского.

А потом, когда уже были повешены пять декабристов и более пятисот их развезли по тюрьмам, сибирским каторгам и рудникам, он мстил мертвым и живым. В «Записках» Николая декабристы — убийцы, изверги, тупые дегенераты.

«Сергей Волконский — набитый дурак, таким нам всем давно, известный, лжец и подлец в полном смысле, и здесь таким же себя показал…» «Он собой представлял самый отвратительный образец неблагодарного злодея и глупейшего человека…»

«Артамон Муравьев был не что иное, как убийца, изверг без всяких других качеств, кроме дерзкого вызова на цареубийство».

«Пестель был злодей во всей силе слова, без малейшей тени раскаяния… я полагаю, что редко найдется подобный изверг…»

Естественно, что эти характеристики никак не соответствовали действительному облику людей, впервые в истории России выступивших с открытым революционным действием, со своими программами революционного обновления родины.

Между тем образы декабристов, смысл их действий, их мечты, их жертвенность в течение XIX века обрастали самыми фантастическими слухами, вымыслами, которые не могли опровергнуть даже воспоминания многих из них, кто пережил Николая, был «прощен» Александром II и выступил в печати. И даже такой крупный буржуазный историк, как Ключевский, говорил: «Декабристы — историческая случайность, обросшая литературой».

Советские историки, руководствуясь ленинскими указаниями о декабристах, предприняли огромную изыскательскую работу, чтобы прежде всего сделать достоянием широких кругов читателей и специалистов материалы о первых русских революционерах-дворянах, дать правильную марксистскую оценку их идей и методов революционной борьбы. Центрархив к 100-летию восстания декабристов начал публикацию следственных материалов по делу дворян-революционеров. Эта публикация заняла XI томов и выходила на протяжении 1925–1954 годов.

Это очень интересная публикация не только с точки зрения содержания материалов. Они сами говорили за себя. Но архивисты не забыли обратить внимание читателей и на «мелочи», которые так часто и столь напрасно игнорируются исследователями. А именно эти «мелочи» помогли понять, выявить массу чрезвычайно важных деталей.

Нумерация дел — деталь. В конце концов разве важно, под каким номером числился тот или иной декабрист в черном «Списке лиц, коих по делу о тайных злоумышленных обществах предаются… Верховному суду». Оказывается, не все равно. Если внимательно просмотреть дела, то на многих из них можно обнаружить не один, а сразу два номера, причем, как правило, второй номер написан карандашом.

Публикаторы следственного дела хорошо знали, что царские следователи случайных номеров не ставили. Вспомнили историю с бумагами Пушкина. Она настолько показательна, что о ней стоит рассказать, ведь и Пушкин жил, творил и погиб в годы, когда и ему светили идеи декабристов, в годы страшного николаевского деспотизма.