Александр Анушкин - Рассказы о старых книгах [Поиски, находки, загадки]

Случайно ли, спрашивал я себя, появились все эти детали федоровского оформления в литовских книгах? Случайно могла появиться одна какая-то деталь, а не целая группа компонентов оформления, взятых из московских, львовских и острожских изданий.

Вильнюсские авторы и полиграфисты внимательно следили за московскими и украинскими изданиями, пользовались федоровским арсеналом книжных украшений, воспринимали опыт и традиции первопечатника. Что касается львовских изданий, то, по наблюдениям А. С. Зерновой, федоровский орнамент присутствует в них до конца XVIII в.

Всякая новая находка, раскрытая тайна побуждали меня продолжить поиски. Отдельные неудачи, встречавшиеся трудности уже не могли остановить меня. Узнав, что в той или иной библиотеке имеется интересовавшее меня издание, я уже стремился туда. Служебная командировка в Киев использовалась и для занятий в отделе редкой книги Публичной библиотеки УССР, для ознакомления с книжными сокровищами Киево-Печерской лавры. Тем более, что служебные занятия происходили днем, а вечерние часы были в моем распоряжении. Поездка в Одесский санаторий — также хороший случай для занятий в Научной библиотеке им. А. М. Горького. В этой библиотеке, кстати сказать, я получил истинное наслаждение, любуясь коллекцией уникальных гравюр-инициалов, которыми оформлен «Часослов», напечатанный Леоном Мамоничем в 1617 г.

В Одессе же прочел в оригинале стихотворный «Лямент» («Плач») по поводу кончины известного борца против унии Леонтия Карповича. Книга эта отпечатана кириллицей в типографии Вильнюсского братства в 1620 г. Она дошла до наших дней лишь в одном экземпляре. «Лямент», видимо, — плод коллективного творчества студентов и преподавателей братской школы. С большой теплотой повествуют они о Карповиче, его деятельной жизни, мужестве и стойкости в борьбе за свободу и справедливость, о жадности к науке, «которую в мысли, в душу и сердце клал во дни и в ночи». Сказано и о том, как «была солодка и смачна манна его науки», как Карпович, являясь, по существу, руководителем братства, заботился о людях: «знал час, меру, особу», кому и в чем надо помочь. По традиции в «Ляменте» использованы образы античной мифологии: сестрам-богиням Клото, Лахесис, Антропос бросается упрек в том, что они безвременно порвали «клубок веку живота» Карповича.

Наиболее примечательна последняя часть книги. Как бы от лица Карповича в ней дано напутствие братству и всему «российскому народу» не оплакивать умершего, а думать о живых, о достойной жизни, так как «кто долго жил, а зле жил, доброго ничего не учинил — мало жил». Тут же следует призыв к молодому поколению: воспитывать в себе правила доброй, правдивой жизни, бороться против зла, всегда думать о славе «российского народа», быть твердыми в преданности Востоку (России — А. А .), «откуль солнце бег звыклый зрана зачинает».

Оказавшись в Казани на праздновании юбилея местной газеты — я в любой свободный час шел заниматься в библиотеку университета и в местные музеи, где есть старопечатные издания. В библиотеке университета обнаружено подобие иркутской находки. На «Лексиконе латино-польском» 1564 г., принадлежавшем ранее «Библиотеке академии Виленской» (о чем можно судить по экслибрису), я увидел несколько рукописных пометок. Возможно, они сделаны известным литовским филологом XVII в. Константином Ширвидасом, составителем латино-польско-литовского словаря, впервые напечатанного в 1629 г.

Особенно плодотворной была поездка во Львов. Здесь я увидел десятки вильнюсских, московских, киевских, львовских изданий, о которых раньше знал только по литературным источникам. Встретились и такие издания, о каких вообще ничего не упоминается в русской библиографической литературе. В библиотеках Академии наук УССР и Львовского университета мне удалось прочесть первопечатное произведение на экономическую тему «О лихве», т. е. о проценте, написанное по-польски уроженцем Львова Мартином Смиглецким. Составитель, использовав местные факты, а также примеры из быта купцов, итальянских и испанских, попытался обобщить их, сделать свои выводы. Он осуждает ростовщичество, монополии, искусственное вздутие цен. «Ростовщичеством является, — пишет Смиглецкий, — если ссудить десять бочек зерна плохого с обязательством отдать десять бочек зерна хорошего», а также «придержание зерна до дорогого времени». Монополии он считает великим злом для людей, которые должны из-за них «по дорогой цене покупать». «Если бы кто получил привилегию здесь, в Вильне, — пишет Смиглецкий, — одному продавать изделия из стекла, нельзя бы такую привилегию справедливой считать, ибо она была бы против общих интересов, так как кроме этого нашлось бы для продажи в Вильне стекло лучшее и по более дешевой цене». Прямой намек на «королевский привилей», выданный вильнюсскому стеклозаводчику Мартину Палецкому. Об этом «привилее», кстати, упоминает историк С. М. Соловьев в 4-м томе своей «Истории России».