Мир в XX веке - эпоха глобальных трансформаций [Книга 1]

Ключевым событием в жизни университетов первых лет нацизма стал СИеюЬзсЬаЙшц* - унификация, фактически отменившая все прежние академические свободы. Но такие оригинальные авторы, как Хайдеггер или юрист К. Шмит, уже к 1935-1936 гг. были отодвинуты на периферию академической политики в пользу более послушных и лояльных функционеров и профессоров. При всех знаковых эксцессах, вроде наступательного давления «арийской физики», упор был сделан скорее на политическую лояльность профессионалов и самоочистку науки и высшей школы от колеблющихся. Попытки ученых старой школы, подобно М. Планку, защитить неугодных или ослабить вмешательство политики в науку нс спасло от прямого вовлечения исследователей и профессуры в мобилизационные меры нацистского руководства или даже военные преступления. В социальных науках победила установка на прикладные исследования, порой с применением передовых количественных методов и подходов - но вне критического духа беспристрастного поиска. Показательной стала судьба В. Гейзенберга, хотя и претерпевшего от идеологических нападок в первые годы после прихода нацистов к власти, но в целом согласившегося работать на немецкое государство, вплоть до разработки атомного проекта в начале 1940-х годов.

В школьном деле нацистская унификация также была поэтапной. Единые учебные программы были приняты в 1937 г., а стандартные учебники начали создаваться только в годы войны. Особую проблему представляли церковные школы - с середины 1930-х годов в Мюнхене по итогам своеобразного родительского референдума эти институты полностью перешли на светскую основу; в масштабах всей страны летом 1938 г. такое голосование было заменено решениями бургомистров, и конфессиональные школы были перепрофилированы или ликвидированы. В целом за период с 1931 по 1940 г. в Германии количество частных школ различного уровня сократилось в 5 раз, хотя они и не были устранены полностью. В отличие от СССР, где с начала 1930-х годов прерогатива в коммунистическом воспитании принадлежала педагогическим коллективам, в Германии на первостепенное влияние в деле выращивания «новой элиты» претендовал Гитлерюгенд и примыкающие политико-пропагандистские или «трудовые» организации, которые скорее конкурировали с учебным персоналом.

Кризис начала 1930-х годов по-разному затронул академическую среду в различных странах, порой приводя к поляризации настроений. Усиливались созданные в годы Первой мировой войны профсоюзы академических работников и преподавателей. Во Франции и Англии после катастрофических студенческих потерь Первой мировой войны следующее поколение выпускников даже престижных учебных заведений питало заметные левые симпатии (рост влияния фабианства в Англии, в том числе в Лондонской школе экономики и в неформальной группе шести престижных университетов Англии, так называемых «краснокирпичных университетах»; кружке П. Низана и Р. Арона при парижской Высшей нормальной школе и т.п.). В Веймарской Германии молодые экономисты консервативного плана

Э. Залин и А. Зальц публично поставили под сомнение положения знаменитой речи М. Вебера о науке как призвании и профессии (известный «спор о науке»). Тема кризиса науки и прежнего университета стала предметом размышления испанского философа X. Ортеги-и-Гассета («Миссия университета», 1931) а также в связи с созданием учебных заведений нового типа (Высшая школа политики М. Шелера). Основоположник социологии знания К. Манхейм во второй половине 1920-х годов анализировал феномены поколений и конкуренции в духовной сфере как раз в свете европейских перемен, начавшихся с лета 1914 г.

Для понимания природы массовых социальных и идейных сдвигов 1930-1940-х годов необходимо еще раз указать на значение Первой мировой войны. Ее роль для научной жизни не сводилась исключительно к цифрам разрушений и потерь, ущербу от разрыва научных связей. Парадоксальным образом можно говорить об определенном прогрессе в науке, сближении ее с государственной и общественной жизнью - не только в смысле военных, оборонных заказов или внутри- и внешнеполитической пропаганды. Крушение старой Европы означало также и своеобразную демократизацию науки, вынужденное преодоление ее характера как привилегированного занятия узкого круга ревнителей «чистого знания», что прокладывало путь к современной системе включенности социального института науки в развитие технологической цивилизации (это, в частности, отмечал в своих статьях В.И. Вернадский («Война и прогресс науки», «Задачи науки в связи с государственной политикой в России») в 1915-1917 гг.). Как отмечал американский историк Е. Поль, «не использование науки и технологии в военных целях было новым в Первой мировой войне, но характер и число произошедших изменений, по-видимому достаточных, чтобы превратить предыдущие отношения в своего роду доисторическую эпоху. Беспорядочность сменилась институциализацией, случайность консультаций - регулярностью и постоянными запросами, а зависимость от прометеевских открытий - безостановочными улучшениями существующих технологий. Технологический прорыв Первой мировой войны не был чисто техническим».