Владимир Кузнецов - Очерки истории алан

На востоке наиболее активные этнические и культурные связи аланы имели с вайнахами — ингушами и чеченцами. Их соседство было весьма длительным и глубоким, а какая-то группа древневайнахского населения под именем двалов в ходе аланской миграции была ассимилирована аланами и вошла в этногенез осетин как существенная (если не основная) часть субстрата. В свою очередь, как свидетельствуют археологические памятники и прежде всего катакомбные могильники, в VII–IX вв. происходит частичная инфильтрация алан в горы современной Ингушетии, особенно в Ассинское и Джерахское ущелья; вероятно, это продвижение алан связано с арабо-хазарскими войнами и необходимостью усилить контроль над Дарьяльским проходом. Быть может, именно в это время в Ассинском ущелье сооружается оборонительная стена, упоминаемая в литературе. Во всяком случае именно в указанное время здесь возникает ряд аланских катакомбных могильников — у быв. станицы Фельдмаршальской, у с. Алкун, Гоуст (48, с. 24–25). В дальнейшем — с X в. — аланское население этот район покидает или ассимилируется, очевидно, в связи с продвижением сюда кистов — ингушей (49, с. 172; 50, с. 30–39), но алано-осетинское влияние на язык и культуру ингушей прослеживается весьма отчетливо (51, с. 715–718; 52, с. 54–55). Это и неудивительно, ибо часть аланского населения влилась в состав ингушей (50, с. 39).

Эта картина рельефно дополняется доминацией алан вплоть до ХII–XIII вв. на нынешней чеченской плоскости, которая вырисовывается на основании достаточно широкого распространения аланских археологических памятников — городищ и катакомбных могильников, в сферу которых входит даже граничащая с Дагестаном Ичкерия (53, 54). Несомненно, и здесь имели место не только культурные контакты, но и внутрирегиональные этнические связи, хотя характеризовать их мы не можем. Из археологических исследований в горной Чечне вытекает, что после татаро-монгольского нашествия здесь, как и в Осетии, происходит отток аланского населения в горы, где, возможно, под его влиянием появляются немногочисленные полупещеры-полукатакомбы, датируемые XIV в. и позже (Ушкалой, Шатой; 55, 56). Ушкалойский пещерный склеп имеет явные точки соприкосновения с пещерным склепом XIV в. Дзивгиса в Северной Осетии. Этот вид погребального сооружения долго не удержался и был поглощен чисто «горными» конструкциями — склепами, в чем, может быть, можно видеть свидетельство быстрой ассимиляции этих немногочисленных остатков алан чеченцами. Этот материал еще невелик и подобная интерпретация является гипотетической, но допустимой.

Наконец, в самом кратком виде коснемся южного направления этнокультурных взаимосвязей алан и их вклада в культурную жизнь народов Закавказья. В аспекте историческом мы об этом уже говорили. В аспекте этнокультурном наиболее заметны следы аланского влияния на грузинский и армянский языки; более значительно влияние на грузинский (57, с. 167–179; 58. с. 45–51). Отмечено влияние на сванский (59, с. 180–186) и некоторые языки Дагестана (60, с. 333–338; 61, с. 132–133), а также на мегрельский (62, с. 32–38).

Таким образом, если для Осетин ираноязычные аланы, как и кавказские субстратные племена, являются основными этноязыковыми предками, то со многими другими народами Кавказа они имели глубокие связи через свой вклад в их генофонд или длительные языковые и культурные контакты, отразившиеся в наследии как той, так и другой стороны. В этом смысле «аланское наследство» живо по сей день; ретроспективно оно обеспечивает диахронную преемственность этносов и культур в течение столетий и даже тысячелетий, а аланскую проблему для науки делает не только национально-осетинской, но и интернациональной кавказской. В этом, а не в решающей роли «однородной этнической кавказской среды» конца бронзового — начала железного веков (63, с. 398), мы видим одну из главных причин распространения иранских мотивов нартского эпоса среди кавказских народов. Я думаю, что ни о какой «однородности этнической кавказской среды» ни в эпоху бронзы, ни позже не может быть и речи, скорее наоборот: чем в более глубокую древность мы будем погружаться, тем более раздробленную этническую среду мы будем встречать.

Но аланское наследие не ограничивается регионом Кавказа. Столетиями аланы соседили с восточнославянскими племенами, особенно в бассейне Верхнего Дона в период салтово-маяцкой археологической культуры VIII–IX вв. и позже — вплоть до XII–XIII вв. Отсюда и из других районов Северного Причерноморья с сарматской эпохи иранские этнические элементы и культурные импульсы проникали вглубь славянских земель. «Кровь сарматов и аланов течет в жилах многих народов. Довольно большую роль сыграли они и в славянском этногенезе», — отмечает А. М. Хазанов (64, с. 102). Специально на этих вопросах останавливается В. В. Седов, считающий что «в истории славяно-иранских языковых и культурных отношений выявляется период, характеризуемый очень значительным воздействием иранского населения на одну из групп славян. Это воздействие охватывает не весь славянский мир, а только юго-восточную часть его. Проявляется иранское влияние и в языковых материалах, и во многих элементах материальной и духовной культуры славян… Количество иранских параллелей в языке, культуре и религии славян настолько значительно, что в научной литературе поставлен вопрос о славяно-иранском симбиозе, имевшем место в истории славянства» (65, с. 98–99). Ареал этих контактов, по В. В. Седову, ограничен Северным Причерноморьем, а время — в основном первая половина I тыс. н. э., не исключая и вторую половину (65, с. 100). В настоящее время языковеды выявляют аланизмы в русском языке (66, с. 37–42), но эта работа только начата. Сюжеты с героями сармато-аланского происхождения выявлены и в русском фольклоре (например, сказания о девушках-наездницах «поляницах»; (67, с. 33–35; 68, с. 100; 69, с. 596).