Георгий Бердников - Том 2. Средневековая литература III–XIII вв.

Уже здесь видно, что клерикальная литература соприкасалась с некоторыми другими видами словесности. Прежде всего с их функциональными жанрами — историографией, научной или ораторской прозой и т. д. Эти жанры не только перекликаются с клерикальными, но как бы из них вырастают. Так, типичные для Средневековья «всемирные хроники» начинались обычно от «сотворения мира» и пересказывали соответствующие места священных книг. Функциональные жанры также создавались первоначально на мертвых или на архаизированных языках и также порой не без сопротивления перешли затем на живые языки.

Несколько большей гомогенностью, несмотря на региональные и национальные различия, отмечена придворная литература, получившая в условиях Средних веков — вполне закономерно — необычайно большое развитие. Возможно, ее правильнее было бы называть «феодальной», ибо она далеко не всегда создавалась в узкой придворной среде. Она отражала настроения и вкусы как придворной аристократии, так и различных слоев феодалов — от владельцев огромных земельных наделов до бедных рыцарей. Так, если в хэйанскую эпоху в Японии эта литература отмечена придворно-аристократическими чертами, то позже (в период Камакура) в ней начинают доминировать иные тенденции: она становится выразительницей политических амбиций и мировосприятия воинственных феодалов-рыцарей (самураев). В Китае это литературное направление отразило пристрастия и стремления не воинского сословия, а государственного провинциального чиновничества, порой болезненно переживающего свою удаленность от столицы. Таким образом, эта литература не была безоговорочно «рыцарской», хотя в большинстве случаев идеалы рыцарской доблести и благородства отстаивались ею особенно последовательно и красноречиво. Она, конечно, не противостояла литературе церковной (в обстановке Средневековья это было невозможно), но конфессиональных вопросов не касалась. Вопросы веры трактовались в ней достаточно упрощенно (как, например, в западноевропейском рыцарском романе, где само собой разумелось, что все рыцари — добрые христиане, подвигов же святости они почти не совершали). Это равнодушие к религиозным вопросам, что свойственно ряду памятников куртуазной литературы, объективно отразило секуляризаторские тенденции, постепенно развивавшиеся в недрах феодальной культуры, и передало тот своеобразный гедонизм рыцарства, те общечеловеческие идеалы честности и благородства, которые были подмечены в культуре Средневековья некоторыми деятелями Возрождения, например Ариосто, Сервантесом и Шекспиром.

Придворная литература присутствует в литературном процессе на протяжении всего Средневековья, по крайней мере Зрелого, но иногда и в некоторых литературах она получала преимущественное, исключительное развитие, как, например, в Провансе в XI–XII вв. или в Японии в хэйанскую эпоху.

Придворная, или куртуазная, литература также знала свои функциональные и чисто беллетристические жанры. К первым можно отнести феодальную хронику, династийную или же посвященную одному правителю и даже одному событию (например, «Завоевание Константинополя» Жоффруа де Виллардуэна), затем всевозможные наставления по охоте (например, «Книга об охоте» Гастона Феба), турнирам, придворному этикету (например, «О церемониях» Константина Багрянородного), по поэтике (например, «Зеркало поэзии» Дандина) и даже по взаимоотношениям между людьми высшего общества (например, индийское «Руководство в любви», «Ожерелье голубки» Ибн Хазма, «Об искусстве пристойной любви» Андрея Капеллана). Примыкает к функциональным жанрам и панегирическая поэзия, получившая большое распространение в ближневосточном регионе, но знакомая и другим литературам.

Исключительно богата и разнообразна средневековая придворная лирическая поэзия. Типичная для Средневековья изощренность и внимание к форме одинаково характерны и для скандинавских скальдов, и для индийских стихотворцев времени Гуптов, и для японских поэтов хэйанской эпохи, и для арабских лириков VIII–X вв., и для провансальских трубадуров. Придворная поэзия с ее культом рыцарской доблести и индивидуального переживания, чувством природы, прославлением утонченной любви, с ее специфическим пониманием личной чести восприняла кое-что из песенных жанров фольклора (в японской антологии «Манъёсю» рядом со стихами придворных поэтов помещены записи народных песен), но сознательно отгородилась от них. Элитарность и камерность были сознательной установкой этой поэзии. Но следует иметь в виду, что, как писал Ф. Энгельс (в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства»), именно в средневековой лирике произошло рождение любовной поэзии, по своей глубине, серьезности, трепетности отличной от чувственного эроса древних (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 21, с. 72–80).