Георгий Бердников - Том 3. Литература эпохи Возрождения - XIV — первой четверти XVII вв.

Тибето-монгольское сказание было переработано бурятскими сказителями в духе традиционных бурятских улигеров. Вместе с тем не исключено, что по крайней мере типологически бурятские улигеры о Гэсэре (и «унгинские», и «эхирит-булагатские») донесли некоторые черты более ранней стадии этого эпоса в целом.

Эпическое творчество тюркоязычных народов первоначально, так же как их культура и сами языки, было близко монгольскому. Богатырские поэмы большинства сибирских тюркоязычных народностей, чья этническая консолидация не дошла до государственности, сочетают прославление воинской героики со сказочно-мифологическим фоном и в основном, как и бурятские улигеры, ограничиваются темами героического сватовства, родовой мести, борьбы с чудовищами. Это дало повод В. М. Жирмунскому назвать их «богатырскими сказками».

Своеобразны в художественном отношении якутские богатырские поэмы — олонхо, порой достигающие очень большого объема. Так же как улигеры бурят, сходство с которыми, как уже было сказано, объясняется не только типологическими причинами, но и возможными якутско-бурятскими фольклорными связями, уходящими достаточно глубоко, олонхо богаты элементами мифологии и отзвуками шаманизма, хотя богатыри прежде всего проявляют воинскую доблесть. Однако обитающие на небе светлые скотоводческие божества айыы поддерживают (подобно западным тенгриям у бурят) живущих на «средней земле» богатырей айыы против злобных демонских богатырей абаасы из подземного мира. В шаманской мифологии абаасы — злые духи, пожирающие человеческие души и насылающие болезни и эпидемии. В эпосе — это существа грубые, уродливые (часто с одним глазом, с одной рукой, бельмом), «железные» или покрытые железом (противопоставление эпитетов «серебряный» и «железный», характеризующих героя и его врагов, типично для олонхо и улигеров). В олонхо абаасы выступают не просто как мифические чудовища, а как богатыри враждебного мифического племени. В их образах переплелись представления о стихийных силах природы и о чужих племенах, с которыми якуты сталкивались и воевали при своем продвижении из степей Центральной Азии в места нынешнего обитания.

Соответственно и богатыри айыы одновременно воплощают предков якутов («божественное племя», «Улус Солнца») и человечество в целом — обитателей «средней земли». Вступительная часть олонхо рисует счастливую жизнь на «средней земле» на заре времен: тепло, изобилие, жизненный расцвет. «Среднюю землю» осеняет гигантская лиственница — мировое древо, источающее молочную росу. Этому космогоническому плану соответствует и характерное для олонхо, как и для улигеров, представление о главном богатыре как «одиноком» первопредке. Он иногда так и называется «Эр-Соготох» — одинокий — тем же именем, что и легендарный предок якутов, приплывший вверх по Лене, — любимый герой прозаических преданий. Первопредка иногда боги «спускают» с неба на землю для ее заселения. Героев олонхо, например Нюргун-Боотура, боги определяют на землю для защиты мирной жизни людей от абаасы (ср. миссию Гэсэра). Борьба богатырей часто ведется за источники живой воды, за женщин. Многие олонхо начинаются с похищения демонскими богатырями сестры героя, он проникает в подземные жилища врага, освобождает его пленниц и пленников. Героическое сватовство также переплетается с борьбой против абаасы.

Борьба с чудовищами занимает существенное место и в богатырских поэмах алтае-саянских племен — предков шорцев, алтайцев, хакасов, тувинцев. Здесь мы найдем и духов — пожирателей-айна, и близких к ним демонов-шулмусов, и чудовищного марала, и быков-чудовищ, и фантастическое чудовище Кара-Гула, и демонических лебединых старух или мать чудовищ — страшную старуху-куропатку Торлоо-Эмэгэн (мать чудовищ — обязательный персонаж в эпосе бурят, якутов, алтае-саянских народностей; ср. мать чудовища Гренделя в англосаксонском эпосе о Беовульфе). Чудовища в саяно-алтайских поэмах почти всегда связаны с подземным миром и его хозяином Эрликом. Поэтому богатырская поездка за похищенными чудовищами сестрой или братом часто близка нисхождению шамана за душой умирающего в царстве Эрлика.

Фантастика алтае-саянского эпоса по сравнению с якутским менее мифологична, носит более сказочный характер. (Здесь соотношение то же, что и у эпоса монголо-ойратского с бурятским.) Вступление к алтайской поэме обычно рисует не «среднюю землю», осененную мировым древом, а цветущее скотоводческое хозяйство патриархальной семьи на одном из отрогов Алтая. И герой — не первопредок, а наследник такой семьи (рожденный чудесным образом у престарелых родителей), совершающий сказочные подвиги трудного сватовства к суженой, побеждающий врагов и соперников. В образах врагов перемешаны сказочные и бытовые черты. Чудовища на поверку оказываются просто злыми ханами или находятся у них в подчинении. Здесь нет присущего олонхо эпического размаха. Зато в саяно-алтайском эпосе усилены социальные мотивы. Это объясняется исторической судьбой народностей — его носителей. Они оказались жертвой военно-политической консолидации монголов и ойратов. С XV по XVIII в. алтайцы находились в составе ойратского государства, платили ойратским ханам албан (подати) и несли другие повинности. Короткое время хакасы и тувинцы входили в небольшое государство монгольских Алтын-ханов, врагов ойратов (все это не могло не способствовать актуализации древних фольклорных взаимосвязей). На почве усиления социальных мотивов рождается и следующий популярный у шорцев и алтайцев сюжет: к богатырю является злой хан (или его послы) и требует, чтоб герой платил албан. Герой отправляется в ставку насильника, сражается с ним, убивает, а всех его рабов и вассалов освобождает вместе с их скотом, отказываясь при этом от взыскания албана в свою пользу; он распускает освобожденных по домам, а скот, принадлежавший злому хану, присоединяет к своему скоту.